Тудвал коснулся пальцами шеи и с отвращением посмотрел на кровавые пятна. Он перевязал рану платком, однако ни Халю, ни Кеовульфу не позволил на нее взглянуть. Тяжело дыша, принц сел и стал кричать на собак, которые вились вокруг темной лужи медвежьей крови, начавшей уже впитываться в трещины камня.

Кеовульф скрылся в глубине пещеры и вскоре вы шел обратно, бормоча что-то себе под нос. Он нагнулся, подобрал обломок ошейника и, рассмотрев его, нахмурился.

– Никогда такой работы не видел. Должно быть, кеолотианская, судя по узорам – они похожи на те, которыми украшены городские ворота Кастабриции.

Тудвал и не взглянул.

– Вполне возможно. У нас много где держат медведей. Такой, двухголовый, стоил бы целого состояния. Отец и за того громадного, что сидит на цепи во дворце, немало заплатил. А этот…

Кеовульф скривился, но помолчал и лишь добавил:

– Старинная вещь. Вот уже тысячу лет ни один кузнец не взял бы на медвежий ошейник железо вместо стали.

– Медведь хотел вернуться домой, – вдруг догадался Халь. – Наверное, его поймали еще детенышем и отвезли в город развлекать людей. Потом он взбесился, и его убили, размозжили одну из голов палицей. А после этого, каким-то образом оказавшись снова в мире живых, он отправился туда, где родился. Точно. Он вернулся в свою пещеру, а там уже поселилась другая медвежья семья. Так что он лишь защищал свой дом.

Тудвал подошел к телам убитых медведей и в безумной вспышке ярости взмахнул мечом. Стервятники, переполошившись, взлетели в воздух, остались лишь обсевшие искалеченные тела мухи. Тудвал отвязал от седла метательный топорик и принялся могучими удара мирубить медведям лапы. Халь не сразу понял, что принц хочет забрать их когти в качестве трофеев. Его собаки жалобно подвывали.

– Надо возвращаться к повозкам, – сказал Тудвал, закончив работу.

Они стали подниматься по крутому склону, причем кеолотианец все время держался рукой за горло.

Ренауд взволнованно смотрел на них сверху, но стоило Халю встретиться с ним взглядом, как принц тут же откинул голову и уставился в небо. Интересно, что за оправдание он себе выдумает? Мол, заметил еще одну опасность и отправился один ее исследовать, или лошадь вдруг охромела… Халь очень удивился, услышав честные извинения Ренауда:

– Простите, склон оказался для меня слишком крут. Принц Тудвал, вы ранены – надеюсь, не сильно?

Кеолотианец с отвращением пробормотал что-то о привидениях и медведях-выродках. Ренауд посмотрел на него непонимающе.

– Не хочу об этом говорить, – процедил Тудвал. – Нужно скорее возвращаться к принцессе.

Оба принца поскакали к дороге. Кеовульф отстал, и Халь понял, что рыцарь хочет ему что-то сказать.

– Раз тут оказался один медведь, могут появиться и еще. Надо быть начеку.

– Это ведь Каспар виноват, так? – сказал Халь почти извиняющимся тоном. Ему было стыдно за племянника.

Кеовульф с беспокойством смотрел на запад, туда, где вдалеке за неровной грядой холмов стоял высокий темный лес.

– Возможно. Но уверен ли ты, что любой из нас сумел бы лучше противостоять искушению этой силой?

Лишь скудный луч света, в котором медленно кружились пылинки, проникал в глубокую подземную темницу потерянных душ. Но его хватало. Каспар видел обреченные лица, а сквозь узкую зарешеченную дверь доносились негромкие звуки страданий: стоны, вздохи, гулкие шаги.

Юноша съежился в дальней части комнаты, спрятав лицо в ладонях, и не знал, как считать время, текущее сквозь пальцы. Сколько часов прошло… или дней? Наконец лучник вызволил Каспара из темных глубин тоски.

Абеляр гремел чем-то железным о прутья решетки. Каспар поморщился, увидев у него на запястьях и лодыжках багровые раны. Кожа там покрылась пузырями, из которых сочилась дурно пахнущая жидкость.

Лучник перехватил его взгляд и потер язвы.

– Как-то раз меня поймали при попытке к бегству. И заковали в кандалы… Даже кора Сайлле не смогла до конца вылечить. Ну и Талоркан постарался, конечно. Бил меня. Сам знаешь, работа у него такая. Он вел души через лес, а я сбежал и вернулся в замок, думал как-нибудь пробраться через дверь Нуйн. Не получилось, попал опять к Талоркану в пыточную. На мой взгляд, больно уж у него тут много власти.

– Он что-то сделал с Брид, – произнес Каспар, глядя сквозь решетку на пятно солнечного света на полу коридора. Очень хотелось есть. Он не помнил, сколько уже дней провел здесь, слушая крики и безумные стоны других пленников. Каспар не похудел, его тело вообще никак не изменилось, даже из ссадины (содрал кожу, убегая от волков), порой выступала кровь, но голод с каждой минутой становился все мучительнее.

Абеляр рассказал, что пленников часто заставляют прислуживать на господских пирах, чтобы они не забывали о голоде. Переносить голод и жажду всем было не легко. По ночам юноше снились хлеб с сыром и холодная вода, да и днем эти видения постоянно маячили перед глазами, так что все остальные мысли путались.

– Хочешь сказать, он чего-то хочет от Девы? – спросил Абеляр после долгого молчания. – Хватит смотреть за решетку. Будешь слушать, как бесятся души, не желающие смириться со смертью, – сам с ума сойдешь.

Каспар отошел от дверцы, сел, обхватив колени, и привалился к стене. За долгие годы камень стал совершенно гладким, так много сгорбленных спин его касалось. Он сойдет с ума. Интересно, как Абеляру за столько лет удалось не потерять рассудок? Хуже всего постоянные побои и крики из соседней камеры. Все это время пленник, сидевший там, не умолкал ни на минуту, раз, за разом повторяя все те же три ноты.

– Это песня, которую он пел, когда умер. Он был великим менестрелем, – объяснил Абеляр. – Его король собирался заплатить за последний шедевр тысячу золотых крон, сделать такой свадебный подарок невесте. Менестрель всю жизнь искал самую красивую мелодию на свете, а умер, так и не докончив ее.

На взгляд Каспара, песня вовсе не звучала красиво.

– Ну конечно, – мягко рассмеялся Абеляр. – Как, по-твоему, если лицо самой красивой девушки отрезать от всего остального, красота сохранится?

Каспар сказал, что бесконечно повторяющиеся ноты сводят с ума быстрее, чем голод.

– Сосредоточься, – посоветовал Абеляр. – Надо сосредоточиться, а не то лишишься души. Если поддашься безумию и почувствуешь к себе жалость, старший лесничий превратит тебя в раба. У Талоркана десятки рабов со сломленной волей, он любит власть. Это видно по тому, как горят его глаза. А если он подчинит себе Деву, его власть возрастет еще больше. – Лучник облизнул сухие растрескавшиеся губы.

– Брид, – в отчаянии прошептал Каспар. Чувство собственной беспомощности разрасталось в сознании, как опухоль. Он ничего не мог поделать, чтобы спасти ее от рабства Талоркана.