Я решила, что сейчас он будет выпытывать, что же я делала в ресторане, и приготовилась правдоподобно соврать, чтобы не засветить Шуру. Я и так удивлялась, как Роман еще не догадался, что в Москве у меня есть норка, куда я могу при необходимости хоть ненадолго, но нырнуть.

Но он ничего о прошлом не спросил. Наоборот, сердито заявил:

– Вот видишь, к чему приводит твое дурацкое нежелание развестись с мужем!

Я не видела и с недоумением посмотрела на него.

– К чему?

Спохватившись, он замаршировал от стены к стене, жестко чеканя шаг. Стараясь кончить дело миром, я попросила:

– Роман, признайся, что я тебе надоела и просто отпусти меня. Кругом столько молодых и красивых, ну зачем я тебе сдалась?

Но, похоже, я насыпала ему соль на кровоточившую рану, потому что он взревел и кинулся ко мне.

– Надоела? Как ты можешь такое говорить?! Я тут от страха трясусь, что тебя у меня отнимут, а ты – «надоела»!

И, добавив пару непечатных выражений, принялся неистово меня целовать. Почему мужчины считают, что лучший способ доказать женщине свою любовь – это переспать с ней? Меня бы куда больше устроили нежные признания.

Утром, едва проснувшись, я продолжила прерванный накануне разговор:

– Роман, ты вчера сказал, что боишься, что меня у тебя отнимут. Что ты имел в виду?

Я приподнялась на локте и в упор смотрела в его глаза. Он конфузливо моргнул, потом прикрыл их, будто его слепил прожектор.

– Ну, мало ли что. Всякое в жизни бывает. Нужно быть готовым ко всему.

Это меня не устроило, но больше мне ни о чем узнать не удалось: он вскочил, приговаривая, что в спортзале его ждет Вадим. Это было явной отговоркой, потому что раньше ничто не мешало ему понежиться в постели подольше. Со мной, разумеется.

Но сейчас он, пренебрегая удовольствием, позорно удирал, настолько не хотел никаких расспросов. Боялся проговориться? Это было вполне вероятно, и я полупрезрительным взглядом провожала его лихорадочные сборы и откровенный побег.

День прошел томительно и тихо. Я шаталась по дому, с час покаталась с горки на санках, посмотрела телевизор и всё время думала, приедет ли Георгий. Если мальчишки позвонили ему сразу, то он вполне мог прилететь из Нижнего еще вчера и разыскать меня. Не так уж это и сложно. Если бы захотел, конечно.

День прошел, но никто не приехал. Мне стало тоскливо и обидно, поэтому за ужином я вообще ничего не ела. На вопрос Романа, не заболела ли я, ответила откровенно: нет аппетита. Это его и удивило, и напугало. Видимо, он воспринимал меня как машину для поглощения пищи, у которой не бывает сбоев.

Марина, лучше разбирающаяся в женской психике, тоже нахмурилась. Но не по поводу не съеденной мной котлеты де-валяй, а из-за прозвучавшего в моем голосе страдания.

Ночью Роман превзошел сам себя, пытаясь меня утешить, и в какой-то мере это у него получилось – я так устала, что уснула быстро и проспала всю ночь без сновидений.

Утром нас разбудил настойчивый телефонный звонок. Недовольно заворчавший Роман взял трубку и, едва услышав первую фразу, резко сел и принялся лихорадочно одеваться. Повернувшись к нему, я спросила:

– Что случилось?

Он ответил таким нарочито безразличным тоном, что я сразу насторожилась:

– Ничего особенного, но тебе лучше одеться.

Сначала мой дух противоречия заставил меня оставаться в постели, но, едва Пронин вышел, как я вскочила. В полной уверенности, что приехал Георгий, натянула на себя джинсы и свитер. Мне так хотелось на волю из этой раззолоченной клетки, что мысль о том, что у него вполне могла быть другая семья, меня уже не смущала. Главное – свобода!

Едва постучав, в комнату вошла необычно нервная Марина с огромным баулом. Хмуро сообщив, что мы уезжаем в какой-то домик на севере кататься на горных лыжах, принялась кидать в баул мои вещи практически без разбора. Я не возражала – если мне удастся отсюда вырваться, они мне пригодятся. Хотя я и без них уеду в том, что на мне есть.

Понимая, что мне обязательно нужно показаться на глаза Георгию, а я всем своим существом чувствовала, что внизу – он, попыталась выйти в коридор, чтобы спуститься вниз, но дорогу мне перегородили два амбала из охраны. Я возмутилась и даже попыталась закричать, но меня запихнули в гостиную и прикрыли двери, причем амбалы остались вместе со мной.

У меня мелькнула мысль выбить окно и выскочить, не так уж тут и высоко, и я двинулась было к окну, но меня тотчас перехватили и не слишком вежливо усадили в кресло, посоветовав сидеть тихо.

Сидеть тихо я не хотела и подняла настоящую бучу, которую прекратил вошедший Вадим. Посмотрев на мое красное и злое лицо, понял, что добровольно я ни на одно из его предложений не соглашусь, прошел в соседнюю комнату, схватил с кровати пуховое одеяло и кинул его одному из охранников. Тот тотчас быстро и сноровисто закутал меня в него, перепеленав, как ребенка.

Я принялась вопить, но сверху была накинута шуба, по всей видимости, или, вернее, слышимости, норковая. Из меня получилась этакая конфетка в многослойной обертке, через которую не проходили почти никакие звуки. Но я всё равно лягалась, визжала и изворачивалась. Но единственное, чего добилась – меня сжали, как тисками, подняли и куда-то быстро понесли.

Даже сквозь несколько слоев обертки я услышала непрерывно нарастающий грохот. Меня подняли, посадили, и я с яростью стряхнула опутывавшие меня вещи. Как я уже догадалась, мы сидели в вертолете. Довольно большом, комфортабельном, с мягкими сиденьями и ковром на полу.

Скинув с плеч удерживающие меня руки Пронина, я метнулась к окну и увидела, как мы плавно взлетаем над домом, делаем небольшой круг, быстро набираем высоту и летим прочь. Под нами остается и то, чего так испугался Роман – милицейские машины с включенными проблесковыми маячками. Георгия видно не было, но он наверняка был там.

В моей груди что-то прорвалось, стало так безнадежно и пусто, что из глаз полились горькие слезы. Сидевший рядом со мной Роман обхватил меня руками, прижал к себе и принялся укачивать, как младенца. На меня накатила такая апатия, что я не сопротивлялась.

Вокруг меня устроились Вадим с Мариной, оба с непроницаемым минами, несколько охранников, делающих вид, что всё идет согласно намеченному плану, пара личных секретарей Пронина и откровенно недовольный повар с помощниками. В общем, команда была почти та же, что и при нашем приезде в Москву.

Все они смотрели на меня по-разному. Большая часть с сочувствием, Вадим и охранники с легко объясняемой неприязнью – они меня терпеть не могли за постоянно исходящие от меня неприятности. У Романа выражение лица было сложным – на нем проглядывали смесь вины, упрямства, и какого-то очень сильного чувства, похожего на любовь, но любовью мне его называть не хотелось.