– Мисс Таттон? – Он попятился. – Мисс Таттон, простите, ради бога, я не хотел…

Но это мгновение миновало. В ее лице снова отразилась растерянность. Она нервно вертела головой по сторонам. Стук дождя по карнизам усиливался.

– Энджи? – ласково обратился к ней Гидеон, опасаясь, как бы она опять не набросилась на него. – Angela mea. Значит, вы превращаетесь в ангела? Нас учили подвергать сомнению подобные взгляды, но сам Августин, возможно, полагал иначе. Говоря об ангелах, утверждал он, мы имеем в виду ту миссию, что они исполняют, а не их природу. По своей природе они духи.

Анджела словно не слышала его. Она подняла лицо к небу, будто принюхиваясь.

– Мисс Таттон? – Но он понимал, что это бесполезно. Гидеон сокрушенно покачал головой. – Некогда я благоговел перед вами, но тогда я не помнил первое значение того слова: оно несло в себе ужас задолго до того, как стало обозначать чудо. Я забыл, что в Писании ангелы – это не всегда серафимы. Есть еще ангелы разрушения.

Анджела посмотрела на него, или сквозь него, с жадностью и ожесточенностью во взоре.

– Простите, – повторил Гидеон. – Простите меня за мой лепет. Я с самого начала был безнадежен. Вы помните, Энджи? Те первые деньки, летом? Неужели не помните?

Она шагнула к нему, босыми ногами бесшумно ступая по половицам. Ее взгляд забегал по его лицу, словно она выискивала в нем сходство с каким-то портретом. Гидеон замер.

– Энджи?

– Одна для господина, – прошептала она, поднося руку – или ее призрак – к его лицу. Он не мог бы с точностью сказать, действительно ли ее пальцы коснулись его щеки. – Одна – для госпожи.

– Да, – шепотом отозвался Гидеон, опасаясь всколыхнуть воздух. – Молодой господин – так вы обращались ко мне. Хотя я просил, чтобы вы звали меня по имени. И как же я хочу этого теперь. Это я. Гидеон.

Но мисс Таттон, не дослушав его, отвернулась. На лице ее снова появилось сосредоточенное выражение, будто теперь она точно знала то, что до этого ускользало от нее. Ее взгляд был устремлен в темноту. Он не мог взять в толк, к чему приковано ее внимание. С лестничной площадки открывался вид на холл, но стена, на которую она смотрела, была темной и окон не имела. Энджи подошла к каменному парапету, соединявшемуся с перилами лестницы. Перебирая по нему кончиками невидимых пальцев, она всматривалась в мглу.

– Энджи? – окликнул ее Гидеон. – Мисс Таттон?

Ссутулившись, она замерла на мгновение, будто прислушиваясь. Потом – молча и с неестественным проворством – взобралась на парапет и с легкостью выпрямилась во весь рост. Гидеон зажал ладонью рот, словно боялся дыханием взбудоражить воздух. Она вытянула шею, всматриваясь в темноте в то, что видела только она одна.

– Энджи, – едва слышно прошептал он. – Мисс Таттон, прошу вас. Здесь высота, наверно, футов тридцать[36]. Умоляю – спуститесь.

Ширина парапета составляла восемь-девять дюймов[37], и пальцы ее ног – те, что он видел, по крайней мере, чуть выступали за внешний край. Она пошевелила ими, ощупывая поверхность камня. Он подумал, что, может быть, ее бесплотные конечности потеряли чувствительность. И она больше не ощущает боли. Откуда-то издалека донесся первый низкий раскат грома.

– Баю-баю, детки, – тихо-тихо запела она, – на еловой ветке.

– Энджи. – Гидеон подкрался к ней. – Энджи, прошу вас.

– Тронет ветер вашу ель, закачает колыбель. – Напевая, она раскачивалась, но взгляд ее оставался немигающим. – А подует во весь дух…

– Энджи! О боже! – Он ринулся к ней, в отчаянии хватая подол ее ночной сорочки. Она обернулась, глянула через плечо, как на некую досадную помеху. Затем раскинула руки и прошептала последние слова:

– Колыбель на землю бух[38].

Молния. В свете яркой вспышки Гидеон увидел, что Энджи, припав к парапету, застыла в неподвижности, как ястреб. А потом прыгнула, устремившись вниз с неосознанной неистовостью. Это он не увидел, а почувствовал, услышав свист рассекаемого воздуха и треск хлопчатобумажной ткани. Перегнувшись через парапет, Гидеон всматривался в пустую темноту. Может, на мгновение закрыл глаза – в этом он не был уверен. И не сразу осознал, что своим криком разрезал всепоглощающую тишину, наступившую с ее уходом.

XXII

Человека, ждавшего их на вокзале Лондон-Бридж, Октавия узнала. Возле него нервно топтался дежурный по станции, поскольку поезд на Дил должен был тронуться несколько минут назад, однако мужчина в коричневом был невозмутим. Одной ногой стоя на платформе, другой – на ступеньке, из двери вагона первого класса он наблюдал за приближением Октавии и Эльфа. Несмотря на ропот недовольства, он всем своим видом давал ясно понять, что не сойдет с места, пока не будет к тому готов.

На эту его манеру бесстрастной самоуверенности, напускного равнодушия, с которым он следил за всем и вся, Октавия обратила внимание еще возле Страйт-хаус. Номинально главным на месте происшествия считался инспектор Уорнок – нелепый лощеный деревенщина с вонючей сигарой, – но все подчинялись приказам именно этого человека, которые тот отдавал спокойным голосом. И именно он откинул мешковину с трупа. Именно его немигающий взгляд чувствовала на себе Октавия, пока, силясь выровнять дыхание, делала записи.

Соизволив обратиться к ней – чтобы объяснить, например, что он отвезет ее статью в редакцию «Газетт», пока она съездит домой за вещами, – он не особо утруждал себя любезностями. Даже сейчас, когда Эльф отступил в сторону, пропуская ее в вагон, мужчина в коричневом поприветствовал ее всего лишь едва заметным кивком.

– Господи боже мой! – воскликнул Эльф, когда они устроились в своем купе. – Какие жуткие неудобства приходится терпеть! Сначала тряслись в одном отвратном экипаже, теперь в другом. Боюсь, я слишком далеко утащил тебя от нашей привычной среды. Но, может быть, Юго-Восточная железная дорога хотя бы расщедрится на бутылочку шампанского. Хотелось бы немного успокоить нервы.

Октавия разглядывала их безымянного спутника. Он занял место напротив нее и, сложив руки на груди, с присущей ему невозмутимостью отвернулся к окну. Выпуская клубы дыма, поезд с дрожью катил на восток под редеющей массой серых облаков. Мимо промелькнули уксусный завод и пивоварня. У тусклых кирпичных стен Бермондси кое-где еще лежали крохотные островки снега.

– В нашей привычной среде, – указала Октавия, – меня и этого господина давно представили бы друг другу.

Эльф посмотрел на нее с некоторой досадой во взгляде и, свернув пальто, жестом сообщил проводнику, что свою верхнюю одежду он предпочитает оставить при себе.

– Ну да, пожалуй, это довольно необычно, – согласился он. – Мой коллега, как и я, находясь при исполнении, склонен проявлять осмотрительность, хотя, в принципе, работа у нас не такая уж сверхсекретная, чтобы пренебрегать приличиями. Что ж, позволь представить тебе… э-э… мистера Брауна. Мистер Браун, познакомьтесь: мисс Октавия Хиллингдон, внучка великого газетного магната Феликса Хиллингдона, а ныне еще и журналистка. Мисс Хиллингдон – мой близкий друг, чему я несказанно рад.