– Это единственный способ, как с этим справиться, для него.

– Так нечестно.

– А что такое «честно»? У меня рак. Это нечестно.

Я понял, что она пытается мне сказать. Ей страшно, а Джонас оставил ее одну. Может, она хочет, чтобы я убедил его вернуться домой; может, на самом деле она хочет, чтобы это я сказал ему, как он ее подвел. Может, и то, и другое. Я знал лишь одно – что сделаю всё, о чем бы она ни попросила.

Я вдруг осознал, что мы молчим уже достаточно долгое время. Я поглядел на Лиз и увидел, что что-то не так. У нее на лбу выступил пот, хотя было достаточно прохладно. Судорожно вздохнув, она неуверенно потянулась за стаканом с водой.

– Лиз, ты в порядке?

Она отпила воды. Ее рука дрожала. Она поставила стакан на стол, едва не расплескав воду, уронила на стол локоть и уперлась лбом в ладонь.

– На самом деле вряд ли. Похоже, сейчас в обморок упаду.

Я резко встал со стула.

– Нам надо тебя в больницу отвезти. Я такси вызову.

Она раздраженно махнула рукой:

– Хватит уже больниц.

Куда же тогда?

– Идти сможешь?

– Не уверена.

Я бросил на стол несколько купюр и помог ей подняться. Она едва не падала, опираясь на меня почти всем весом.

– Ты всегда меня носишь, а? – тихо сказала она.

Я усадил ее в такси и сказал водителю мой адрес. На улице валил густой снег. Лиз откинулась на сиденье и закрыла глаза.

– Леди в порядке? – спросил водитель. У него была густая черная борода и тюрбан на голове. Я понял, что он имеет в виду, не пьяна ли она. – Леди выглядит больной. Не тошнить в моем такси.

Я дал ему купюру в сто долларов.

– Это поможет?

Движение на улицах стало тягучим, будто клей. Мы ехали почти тридцать минут. Под растущим покровом снега Нью-Йорк становился мягче. Снежное Рождество, то-то все обрадуются. Моя квартира была на втором этаже. Придется ее нести. Я дождался, пока в дверях не появился один из соседей, и попросил его придержать дверь, пока я выведу Лиз из такси. Я взял ее на руки.

– Вау, – сказал сосед. – Не слишком хорошо она выглядит.

Он проводил нас до моей двери, достал из моего кармана ключ и открыл замок.

– Не хотите, чтобы я позвонил 911? – спросил он.

– Ничего, я справлюсь. Она просто многовато выпила, вот и всё.

Сосед мерзко подмигнул.

– Не делайте ничего неподобающего.

Я снял с нее пальто и отнес в спальню. Когда я положил ее на кровать, она открыла глаза и повернулась к окну.

– Снег идет, – сказала она с такой интонацией, будто это была самая удивительная вещь в мире.

И снова закрыла глаза. Я снял с нее очки и туфли, накрыл ее одеялом и погасил свет. У окна стояло огромное мягкое кресло, в котором я любил сидеть, читая. Я сел и стал ждать в темноте, что же произойдет дальше.

Я проснулся через какое-то время. Посмотрел на часы, было почти два часа ночи. Я подошел к Лиз и положил ладонь ей на лоб. Прохладный – наверное, худшее миновало.

Ее глаза открылись. Она опасливо огляделась, будто не до конца понимая, где она.

– Как себя чувствуешь? – спросил я.

Она ответила не сразу.

– Наверное, получше. Извини, что тебя напугала.

– Ничего страшного, абсолютно.

– Иногда так случается, но потом проходит. Как я понимаю, до того раза, когда не пройдет.

Ответить на это мне было нечего.

– Давай я тебе воды принесу.

Я дошел до ванной, налил в стакан воды и принес ей. Она оторвала голову от подушки и немного отпила.

– У меня очень странный сон был, – сказала она. – От химиотерапии такое бывает. Эта штука не хуже ЛСД вштыривает. Я думала, всё уже кончилось, но нет.

Мне пришла в голову мысль.

– У меня для тебя подарок.

– Правда?

– Подожди.

Я хранил ее очки в ящике стола. Достав их, я вернулся в спальню и положил ей в руки. Она долго глядела на них.

– Я-то всё думала, когда ты появишься, чтобы отдать их.

– Мне нравится их иногда надевать.

– А вот тут я уже ничего не понимаю. Я просто потрясена.

Она тихо заплакала. Потом подняла взгляд и посмотрела мне в глаза.

– Ты не единственный, кто всё испортил, знаешь?

– Лиз?

Она протянула руку и коснулась моей щеки.

– Смешно. Можешь всю жизнь прожить и внезапно понять, что сделал это совершенно неправильно.

Я сплел свои пальцы с ее пальцами. Снаружи снег падал на спящий город.

– Тебе надо бы поцеловать меня, – сказала она.

– А ты этого хочешь?

– Думаю, это самые глупые слова из всех, какие ты когда-либо говорил.

Я сделал это. Я прижался ртом к ее рту. Это был мягкий, нежный поцелуй – наверное, можно его назвать умиротворяющим – тем, от которого весь мир вокруг исчезает, от которого всё время начинает кружиться лишь вокруг него. Бесконечность, заключенная в мгновении, дыхание творения, касающееся темных вод.

– Я должен остановиться, – сказал я.

– Нет, не должен. – Она начала расстегивать блузку. – Только будь со мной поаккуратнее. Я, типа, хрупкая, сам понимаешь.

21

И мы стали любовниками. Не думаю, что до того я когда-либо понимал истинное значение этого слова. Я не имею в виду просто секс, хотя было и это – неспешный, филигранный, такая разновидность страсти, о существовании которой я никогда не знал. Я имею в виду то, что мы жили полной жизнью, настолько, насколько на это могут быть способны два человека, чувствующие абсолютную правильность того, что делают. Мы выходили из квартиры лишь затем, чтобы прогуляться. После снегопада стало очень холодно, и белизна сковала город. Мы ни разу не произнесли имени Джонаса. Не то чтобы мы избегали этой темы, она просто перестала иметь для нас значение.

Мы оба понимали, что со временем ей придется вернуться. Она не могла просто так перевернуть свою жизнь. А я не мог себе представить, что мы расстанемся хоть на минуту из тех, что ей остались. Наверное, она чувствовала то же самое. Я хотел быть рядом, когда это произойдет. Я хотел касаться ее, держать ее за руку, говорить ей, как я люблю ее, когда она будет уходить.

Как-то утром, через неделю после Рождества, я проснулся и понял, что я в кровати один. Я нашел ее на кухне. Она пила чай. Я знал, что она собирается мне сказать.

– Я должна вернуться.

– Я знаю, – ответил я. – Куда?