многие теперь признали, что идея соединить на полиэкране хронику и игровое кино была для своего времени революционной…

Возвращаюсь к нашему разговору с Труниным. Вадим, слушая меня, сидел, как я уже сказал, закрыв лицо ладонями. Когда я закончил свои объяснения, он оживился – видимо, я его чем-то задел.

– Все! Все!.. С этим, кажется, убедил! Но полиэкран-то тут при чем? – Повышая голос, он нетерпеливо воскликнул: – Как ты эту махину собираешься брать в картину?

Откровенно говоря, я еще не был готов ответить на столь категорически поставленный вопрос. У самого голова трещала от этого: то «да», то «нет»… Применить полиэкран в художественном кино – это, конечно, из ряда «удивить», но и не только…

– Ладно, делюсь в порядке бреда. В романе Чаковского есть такой эпизод: Черчилль в английской зоне оккупации держал двести пятьдесят тысяч неразоруженных солдат вермахта, а сам в это время уже сидел со Сталиным за столом переговоров. – Немецкие же солдаты ежедневно, с присущей этой нации пунктуальностью, занимались строевой и другой подготовкой. Это событие берем в картину?

– Обязательно! – сказал Трунин.

– Но в эпизоде напрочь отсутствует драматургия. Интригой здесь и не пахнет.

– Да, голая информация, и не больше…

– Так вот, от простого пересказа этого и подобных событий, не подкрепленного чем-то особенным, в зале мухи сдохнут от скуки. Поэтому я предлагаю: на экранном полотне в одну и ту же секунду давать пять, даже шесть «живых» картинок…

– Как?

– В первой картинке на плацу маршируют солдаты… Во второй – крупный план орущего командира… В третьей солдаты втыкают в чучело штыки… В четвертой в мишенях возникают пробоины от пулеметной стрельбы… И таких картинок-подробностей можно дать очень много. И вся эта мешанина сопровождается звуковым напором: грохотом сапог по плацу, немецкой речью, взрывами гранат… вот именно так поданная информация может зрителя ошеломить…

Вадим, не сказав ни слова, закурил, вышел на балкон. Потом вернулся.

– Знаешь, старик, это действительно бред! Однако что-то во всем этом есть привлекательное… Есть! Но если в фильме будет только одна такая сцена – это бельмо на глазу…

– Зачем же одна? Несколько! Полиэкран должен стать своего рода приемом.

Я уже начинал раздражаться. Но увидел, что Вадим потихонечку «врубается» в проблему, хотя какой-то червячок его все еще точит. «Надо дожимать» – решил я.

– Вот, к примеру, такой сюжет. В Хельсинки в семьдесят пятом году на совещание прибывают тридцать пять глав государств Европы, США и Канады. Для исторического фильма пропустить событие такого масштаба непростительно. Надо представить всех деятелей – они же личности. Опять прибегаем к полиэкрану: президент Форд спускается по трапу; Чаушеску садится в машину; Брежнев идет по перрону с Урхо Кекконеном; архиепископ Макариос дает интервью… И так за пятнадцать-двадцать секунд мы всех особо важных персон подаем зрителю на «блюдечке с каемочкой»…

Вдруг Трунин стал захлебываться гомерическим хохотом. Я ждал, чем кончится эта смеховая истерика.

– Можно предложение в порядке бреда? – спросил Вадим, вытирая слезы. – Давай покажем, как всех глав государств Леонид Ильич по очереди целует взасос!..

Какое-то время мы резвились оба. В ход пошли байки, анекдоты. Успокоились…

– Не кажется ли тебе, Женя, – размышляя вслух, серьезно спросил Вадим, – что от твоего бреда сильно попахивает плакатом?

– Кажется. Очень даже кажется. Но давай рассуждать так: фильм по жанру должен быть политическим, публицистическим. Верно?

– Верно.

– Фильм-призыв. Призыв к миру. Так?

– Так.

– И, как мне думается, плакат сродни этому жанру. В конце концов, кому какое дело, каким стилем мы доплывем до берега, к которому стремимся? Почему мы, находясь только в начале пути, уже должны пугливо оглядываться по сторонам: «А что скажет княгиня Марья Алексевна?!» Давай хоть сейчас не подавлять нашу фантазию. Отбиваться нам еще предстоит.

В дверь постучали. В комнату вошел мой шестилетний внук Алеша. Он многозначительно положил передо мной конфету и стал в позу выжидающего, ну, дескать, спросите, откуда сладость?

Мы в один голос выразили одобрение и удивление:

– Откуда??

Гордо подбоченясь, внук ответил:

– Между прочим, я и бабушке попал.

– Чего, чего? – умиляясь, спросил Вадим.

– Они с бабушкой в тир похаживают, – пояснил я. – За попадание в цель – конфета.

– Завтра я и вам попаду! – Он ткнул пальчиком в сторону Вадима, засмущался и убежал.

В Москву мы привезли каркас первого варианта «Победы». Сами понимали, что предстоит еще не раз переделывать, а уж после редколлегий и худсоветов – тем более. Потом надо будет перевести сценарий на немецкий язык и отправить в ГДР – картина, как было решено, создается совместно с киностудией «Дефа».

Мы понимали, что наши немецкие коллеги, поскольку они частично финансировали проект, тоже не поскупятся на советы, пожелания, замечания.

Александр Борисович Чаковский (характер ого-го!) пожелал читать сценарий только в завершенном виде. Это вызывало у нас нешуточное беспокойство: ведь мы вносили в киновариант романа кое-что и свое, а амбиции писателей хорошо известны: «только так, как у меня». Как часто режиссерам приходилось доказывать авторам, что роман и сценарий, книга и фильм – не одно и то же: законы разные, природа иная.

Надо было показать кому-то первому наш с Труниным «бред». Кому? Конечно же, моему постоянному, верному другу и редактору Нонне Быстровой. Зная ее по предыдущим работам, я уже представлял, как Нонна Леонидовна, красивая и умная женщина, сядет перед нами и, очаровательно грассируя, раздраконит нас. Но знал я и то, что на худсовете самым лучшим адвокатом будет она. А защита для нас – кислород.

Атмосфера вокруг только начатой работы накалялась. На мой взгляд, это было естественным: госзаказ, съемки в Германии и Финляндии, относительно нормальное финансирование, больше внимания организации производства – все это не могло не вызывать зависти коллег. А поскольку к тому же Чаковского уважали, а больше – нет, Матвеева любили, а больше – наоборот, то поползли ядовитые слушки: «Очередная конъюнктура», «Суперагитка», «Готовится пародия на западный образ жизни»…

Ладно, будем жить так, как сказал кто-то из мудрых:

«Терпение – это искусство надеяться».

В романе, а следовательно, и в фильме, кроме исторических персонажей действовали и герои вымышленные, придуманные Чаковским. Они не только свидетели описываемых событий и в какой-то степени их участники, но и комментаторы, трактовщики. Это журналисты Воронов (СССР) и Брайт (США). В период Потсдама – они друзья, спустя 30 лет, уже в Хельсинки, пройдя через душ холодной войны, – противники.

Смысловая нагрузка на эти два персонажа огромная. Они как бы держат скелет произведения, а выписаны были в романе газетно, очерково. Герои не действующие, а функционирующие. Ладно Брайт, этот хоть наделен некоторой