Еще в первые дни, когда я жила у брата, мой дворник позвонил ко мне, чтобы предупредить, что мой дом начали разграблять. Опасаясь лично ехать в свой дом, я попросила сестру и П. Н. Владимирова туда съездить и узнать, в чем дело. Когда они позвонили у парадной двери, то ее открыл им какой-то разнузданный на вид солдат с винтовкою в руках. Он их попросил в дежурную комнату, пригласил сесть и спросил, в чем их дело. Сестра ему объяснила, что было получено сообщение, что имущество в доме разграбляют. Он ответил, что не знает, в чем дело, так как он думает, что все на месте, и пригласил сестру и Владимирова в столовую, где на полках стояли еще золотые чарки. Кажется, из разговора с этим солдатом выяснилось, что действительно какие-то ящики городская милиция вывезла в дом Градоначальника. Тогда Владимиров тут же позвонил Градоначальнику, объяснил ему, в чем дело, и он попросил мою сестру к нему заехать. Владимиров из моего дома прямо поехал в «Аквариум» выяснить какой-то вопрос относительно моих вещей, а сестра села на проезжавшие дровни и стоя доехала на них до Градоначальства. Новый Градоначальник любезно ее принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов. «Вы знаете эту вещь?» – спросил он сестру. Она, конечно, сейчас же его узнала. Пройдя в соседнюю комнату, он показал на груду ящиков, которые были вывезены из моего дома. Сестра объяснила Градоначальнику, что оставшийся при доме дворник сообщил, что дом начали разграблять, на что он ответил, что примет соответствующие меры, чтобы спасти оставшееся еще имущество, но это в конце концов не было сделано.

Золотой венок и ящики с серебром мне потом вернули из Градоначальства. Венок я сдала на хранение в Общество Взаимного Кредита вместе с некоторыми другими вещами, которые Арнольд успел спасти из моего дома. Одиннадцать же ящиков я сдала на хранение в Азовско-Донской банк, директором которого был Каминка, мой большой друг и сосед по имению в Стрельне. У меня до сих пор хранится расписка банка в принятии на хранение этих ящиков. Когда я здесь, в эмиграции, встретила Каминку, он мне сказал, что мои ящики так хорошо запрятаны, что их никогда не найдут. Он даже тогда выражал надежду, что их скоро мне вернут.

Мои самые крупные и ценные вещи хранились, как я говорила, у Фаберже, но после переворота он попросил меня взять их к себе, так как он опасался обыска и конфискации драгоценностей у него в сейфах, что в действительности вскоре и произошло. Эти драгоценности вместе с вынесенными мною лично из дома я уложила в особый ящик установленного размера и сдала на хранение в Казенную Ссудную Казну на Фонтанке, № 74, и сама дала им оценку, умышленно уменьшив ее в сравнении с действительной их стоимостью, чтобы не платить крупную сумму за их хранение. Мне было тяжело в материальном отношении, и платить много я не могла. Директор Ссудной Казны был крайне удивлен такой низкой оценке. «Ведь их тут на несколько миллионов», – заметил он мне, когда я сдавала свои вещи. Я сохранила бумагу от Ссудной Казны, по которой вынуть ящики, кроме меня лично, могла еще только моя сестра Юлия.

В один из этих же первых дней, когда я уже покинула свой дом, ко мне приехал знакомый офицер Берс, только что назначенный комендантом Петропавловской крепости, с предложением перевезти меня с сыном в крепость и дать нам там отдельные комнаты. Он старался меня убедить, что мне там будет спокойнее и что я там буду ограждена от возможных случайностей со стороны разнузданной толпы. Но я это предложение, конечно, отклонила. Меня совершенно не соблазняло сидеть в крепости, да кроме того, я опасалась, что, случись еще новый переворот, коменданта сменят, а меня могут там и забыть – а потом выпутывайся.

Немного опомнившись, я стала думать, к кому мне обратиться, чтобы искать зашиты. Правда, первое время я скрывала, где я находилась, и мои друзья потеряли меня из виду. Я решила напомнить о себе и в первую очередь обратиться к Н. П. Карабчевскому. Как очень известный адвокат, он имел большие возможности, а кроме того, как мне говорили, он был в хороших отношениях с Керенским. Я вспомнила спектакль у него в доме и как он сказал мне: «Убейте кого-нибудь, я буду вас защищать, и вас оправдают». Вот, подумала я, как раз подходящий случай выступить в мою защиту, хотя я никого и не убивала, но все же нахожусь в очень трудном положении. Я позвонила Карабчевскому по телефону в полной уверенности, что он мне поможет и замолвит за меня слово у Керенского, чтобы меня оградить от неприятностей. Но результат получился совершенно неожиданный. Николай Платонович ответил мне, что я Кшесинская и что за Кшесинскую в такое время хлопотать неудобно, и потом продолжал в том же духе. Я не стала дальше его слушать, резко повесила трубку и подумала, что пословица верно говорит, что друзья познаются в беде.

Но на мое счастье, ко мне вскоре заехал Владимир Пименович Крымов, издатель и редактор известного журнала «Столица и усадьба», мой старый друг, умный и талантливый писатель и журналист, искренний человек с определенными и непоколебимыми воззрениями как до, так и после переворота. Он часто бывал у меня и познакомился с Андреем, который его также очень ценил и уважал за его ясный ум и всегда одинаково доброе отношение. Узнав от меня, в каком я положении, он, ни минуты не колеблясь, продиктовал мне письмо на имя Керенского, и сейчас же вместе с ним мы поехали в Министерство Юстиции отвезти письмо, указав мой точный адрес и номер телефона. Едва я успела вернуться домой, как Керенский позвонил ко мне по телефону. Он был крайне любезен, обещал оградить меня от всяких неприятностей и дал мне номер своего личного телефона, с тем чтобы я немедленно звонила ему в какое угодно время дня и ночи, ежели его помощь была бы мне нужна. Я должна сознаться, что такое отношение А. Ф. Керенского ко мне меня глубоко тронуло: я его совершенно не знала и в глаза не видала, а он меня и подавно, и встретить такой любезный ответ, особенно после разговора с Карабчевским, не только меня тронуло, но и обрадовало, так как я почувствовала наконец почву под ногами.

Другой мой большой друг и поклонник, Михаил Александрович Стахович, только что назначенный Временным правительством Финляндским Генерал-губернатором, тоже заехал ко мне и готов был сделать все, чтобы облегчить мое положение.

Третий мой верный друг, Викторов, не только на словах, но и на деле доказал мне свою дружбу. Дело было в том, что, покидая квартиру Юрьева, я оставила у него свой саквояж со всеми драгоценностями, так как я боялась их брать с собой, когда мы направились пешком к моему брату. Я попросила Викторова как-нибудь доставить мне этот саквояж. Он отправился исполнять мое поручение. Но одно поручение я все же ему не дала: принести мне спрятанную на квартире Юрьева последнюю фотографию Ники с его подписью. Покидая свой дом, я захватила с собою эту фотографию и потом положила ее в какой-то иллюстрированный журнал, который лежал на столе у Юрьева, рассчитывая, что в случае обыска там ее всего менее будут искать. Когда же я уходила из квартиры Юрьева, я эту карточку нарочно оставила, так как было бы опасно ее нести с собою. Когда же я просила Викторова принести мне от Юрьева саквояж с драгоценностями, я ничего ему не сказала про карточку, боясь его этим подвести, если его остановят на улице и найдут ее при нем. А как я могла потом оставить самую дорогую для меня карточку, я сама этого не понимаю.