— Мне он тоже так сказал. Мол, апельсиновый сок и стейки вернут мне волю к жизни.

— Звучит, конечно, глупо, — серьезно произнесла Лиз, — но доля правды в этом есть. По его словам, даже продюсеры на студии стали какие-то заторможенные, раньше, мол, были гораздо шустрей. Лео считает, это от недоедания.

— Он прав. Но к писателю, который ведет сидячий образ жизни и может позволить себе обед в хорошем ресторане, это не относится. Выбрось из головы всякие глупости, Лиз. Я объяснил Лео, почему не хочу возвращаться в Голливуд.

— Да, и он передал мне твои слова: якобы ты закостенел и хочешь перемен. Мне кажется, ты слишком увлекся самокопанием. Объяснишь мне, что происходит?

— Постараюсь.

Я немного помолчал. Мы катили по узкой дороге среди холмов: казалось, мы попали в зеленый туннель. Приятный полумрак, почти как в джунглях, уютно окутал нас и отрезал от остального мира.

— Я только вспоминал два года своей жизни, после которых в 1914-м началась война. Разбередила мою память встреча с этими людьми — ныне Харндинами, а прежде их фамилия была Никси. Дело не только в том, что я познакомился с ними в Браддерсфорде. Уже тогда я думал и думаю по сей день, что именно они разрушили и растоптали почти все, что было мне дорого. Пойми, я уже практически забыл и этих людей, и Браддерсфорд. Но, заставив себя вспомнить то время во всех подробностях, я начал сознавать, что к лету 1914-го навсегда потерял нечто очень важное. Быть может, эта утрата и сделала меня таким, какой я есть. В пятьдесят, оглядываясь на собственное прошлое, ты сперва думаешь, что в восемнадцать был нелеп и глуп, что твои мысли и поступки тех лет никакого значения не имели… но теперь я понимаю, что это не так. События времен твоей молодости формируют и окрашивают жизнь, как никакие другие. Именно это «я» ты несешь потом дальше, Лиз. И еще одно. Я осознал, что произошедшее со мной в те годы имеет гораздо большее значение, чем я думал раньше. Я пытался заново пережить некоторые события, и порой меня одолевали чувства, о существовании которых я даже не догадывался.

Лиз сидела в своем углу, откинувшись на спинку и наполовину развернувшись ко мне. Только сейчас я заметил, что она пристально и задумчиво смотрит на меня темными, широко раскрытыми глазами.

— Понимаю. Или мне кажется, что понимаю? Я ведь сразу почувствовала, что ты какой-то другой. Подумала, с тобой недавно случилось что-то из ряда вон… влюбился, что ли? А оказалось, это произошло за много-много лет до нашего знакомства. Но… — Она помедлила и сосредоточенно нахмурилась. — Это ведь почти то же самое, правда, Грег? Ну, что ты открываешь в себе новое… важное и давным-давно запрятанное. Нет, не отвечай. Лучше расскажи, что ты вспомнил.

Итак, когда мы выехали из зеленого полумрака и покатили по дороге вдоль побережья, я стал рассказывать Элизабет о том, как приехал в Браддерсфорд, устроился на работу в «Хавес и компанию» и вступил в заколдованный кружок Элингтонов — словом, обо всем, что имело значение. Вплоть до того вечера, когда Бриджит высказала Малькольму и Элеоноре Никси все, что о них думала. Не успел я закончить, как солнце скрылось и по окнам автомобиля заструился дождь.

— Попрощайся с чудесным днем, Лиз, — сказал я.

— Да… Обидно. И что было потом?

— Ничего особенного, — ответил я. — Я ушел воевать и больше в Браддерсфорд не возвращался. Экран темнеет, идут титры.

— Но что случилось со всеми остальными? Неужели ты больше никого не видел?

— Оливер Элингтон, Джок Барнистон и Бен Керри погибли на войне. Очень много людей погибло, Лиз. С тех пор мое поколение только и делает, что пытается заполнить дыры. Сам Элингтон тоже умер во время войны: болезнь его все-таки подкосила.

— А девушки? — нетерпеливо спросила она, словно мужчины ее мало волновали. — Ева умерла, а Бриджит и Джоан? Ты их больше не видел?

— Видел… один раз, — ответил я и замолк: машина остановилась.

Похоже, мы подъехали к тому самому отелю, где можно было хорошо пообедать. Пробегая по дорожке к входу, мы едва успели разглядеть сам отель — в самом деле очень милый, — и столь же милую бухточку внизу. В вестибюле, где в ожидании обеда уже собрались постояльцы, Лиз сказала:

— Остальное непременно расскажешь за едой. Ступай, выпей что-нибудь. Я не хочу… мне надо отлучиться и, помимо прочего, позвонить в нашу гостиницу. Возможно, это займет время.

В глубине отеля обнаружился небольшой бар. Он был совершенно пуст, если не считать пожилого бармена с багровым лицом, а из напитков выбирать пришлось из двух сортов бутылочного пива.

— Последние капли спиртного ушли позавчера вечером, — пояснил бармен. — Попробуйте вот это пиво в маленьких бутылочках. Если вылить две в большую кружку, получается вкусней.

Я так и сделал, а потом уселся со своей кружкой в углу и закурил трубку.

Дождь зарядил по-настоящему, и в баре стало темно. Темно и грустно.

— Не такой уж погожий денек оказался, — сказал бармен. — Ох и непредсказуемая погода у нас весной! — Он вздохнул. — Остаетесь на обед?

Я кивнул и добавил, что нас только двое.

— Пойду передам на кухню.

Бармен еще раз вздохнул и вышел. Видимо, он же был и хозяином этого отеля: сам по себе отель был очень приятный, а вот бар — мрачнее не придумаешь. Я прихлебывал пиво, курил и смотрел на бегущие по окну струйки, размышляя, как лучше ответить на вопрос Элизабет, если она повторит его за обедом. А потом начал вспоминать нашу последнюю встречу с Джоан Элингтон.

Была ранняя весна 1919-го, и я только что прибыл из Франции на вокзал Виктория в Лондоне, очень довольный собой. Формально я приехал на побывку, но был почти уверен, что скоро придет приказ о моей демобилизации. Итак, бывалый вояка Грегори Доусон, изрядно принявший на грудь (свежее спиртное уже мешалось со вчерашним, выпитым в Булони), стоял на перроне. Был самый разгар дня. Я оставил вещмешок в камере хранения и, взяв с собой только небольшую сумку, зашагал к выходу. В голове у меня начинали складываться планы на вечер, поэтому я не очень-то смотрел, куда иду, и в результате столкнулся с девушкой, волочившей большой чемодан. Она досадливо вскрикнула и выпустила его из рук. Лицо девушки я сначала не увидел: оно скрывалось за большими полями модной шляпы.

— Простите, пожалуйста. Я такой разиня! Давайте я помогу вам с чемоданом, он для вас слишком тяжел.

— Грегори Доусон! — воскликнула она, посмотрев мне прямо в глаза. Я наконец увидел ее лицо.

С нашей последней встречи минуло пять лет; в моей жизни много всего произошло, и оттого я не сразу узнал в девушке Джоан Элингтон. Конечно, она тоже изменилась. Ей было под тридцать, лицо ее похудело, осунулось и стало еще бледней.

— Ты совсем другой, — сказала она. — Только по голосу тебя и узнала. У тебя всегда был странный, очень низкий голос, Грегори.

Она улыбнулась и сразу похорошела.

— Что ж, Джоан, — сказал я, поднимая ее чемодан, — куда идем?