Моим первым общественным выступлением против войны стала двухдневная голодовка на площади Объединенных Наций в центре Денвера – это было одно из многочисленных мероприятий организации “Мобилизация на прекращение войны” (МОВЕ). В ней участвовали около тысячи человек всех возрастов, включая ветеранов Вьетнамской войны и индейцев. Казалось, присутствие знаменитости подбодрило людей, и, объединенные общей целью, они держались плечо к плечу, несмотря на холод и дождь. В последний день акции строители с противоположного края площади, уходя с работы, приветствовали нас “знаками мира”. Традиционно считалось, что рабочие-строители придерживаются консервативных взглядов и выступают за войну, а активисты движения за мир – не патриоты. Я с радостью отметила безосновательность таких стереотипов.

В армейском кафе “Хоум Фронт”, недалеко от военной базы Форт-Карсон в Колорадо-Спрингс, собралось около 30 человек – военнослужащие и сотрудники базы, – среди которых был и адвокат, уговоривший начальника базы встретиться с нами и обсудить недавний случай, когда сотня солдат выстроилась перед медпунктом с жалобами на тошноту – от войны, – подняв руки со сложенными в “знак мира” пальцами. Кончилось всё тем, что их посадили на гауптвахту; как говорили, их избивали. Люди надеялись, что моя встреча с командованием и вероятность огласки в прессе помогут их освободить.

К нашему удивлению, генерал провел нас на гауптвахту и позволил нам поговорить с заключенными. Если он надеялся таким образом убедить нас, что с ними обращаются хорошо, то добился противоположного результата. У некоторых солдат наблюдались признаки кататонии. Один показался нам шизофреником. Были те, кто называл себя “Черными пантерами”, – они сказали, что их били, и похоже, не врали. Вероятно, сам генерал никогда не заходил в помещения военной тюрьмы; вероятно, он не ожидал такого эффекта, когда привел туда меня. Так или иначе, наш визит неожиданно прервали и нас увели раньше, чем я смогла понять, кто из заключенных участвовал в протестной акции.

Это дало Элизабет повод поразмыслить о парадоксах нашей демократии – люди понесли наказание за выступления против войны, однако нам позволили посетить гауптвахту.

Мне сообщили, что психиатр из расположенной по соседству военной академии хотел бы встретиться со мной лично. Меня проводили в мотель, где молодой врач поведал мне об ужасных методах подготовки новобранцев, после которой молодые ребята превращаются в “механических роботов, лишенных человеческих чувств и готовых убить кого угодно”.

Я привезла с собой массу книг, чтобы раздать их солдатам. Там были, в частности, несколько экземпляров “Деревни Бенсук”, сокращенный вариант “Против преступного молчания: протоколы Международного трибунала по военным преступлениям” Бертрана Рассела, “Военная музыка – не музыка, военная юстиция – не юстиция” Роберта Шеррилла, а также подборка газет движения “Джи-Ай”.

После посещения гауптвахты на военную базу меня больше не пускали, но несколько военнослужащих предложили провести нас тайком. Они хотели показать мне кафе со стриптизом, которое было открыто по инициативе офицеров, чтобы солдаты не ходили в то кафе, где собирались приверженцы антивоенного движения.

Нас доставили на базу в багажнике армейского автомобиля и провели в кафе на территории. Мы попали в довольно-таки грязный зал с небольшой сценой, увешанный постерами с сексапильными красотками, и быстренько раздали немногочисленным посетителям книжки (на гауптвахту нам времени уже не хватало). Я рассказала им о “Хоум Фронт” и объяснила, зачем принесла литературу. Но не успела я закончить, как появились военные полицейские и выпроводили нас. Я поняла, что начальство боялось, как бы мы не поведали миру о реальной распространенности антивоенных настроений в армии.

Потом я узнала, что в ФБР всерьез заинтересовались мной, когда я была в Денвере, и помимо сбора материалов из донесений информаторов пытались обвинить меня в подстрекательстве к бунту – это предусматривало наказание за “рекомендации, консультации, пропаганду и другие действия или попытки действий, призывающих военнослужащих наземных войск и ВМС США к неповиновению, предательству, военному мятежу и отказу выполнять свой долг”. Если уголовный кодекс не нарушается, ФБР не имеет права инициировать расследование, поэтому Бюро, к которому вскоре присоединились органы сухопутных войск США, Секретная служба и Агентство национальной безопасности, решило обвинить меня в подстрекательстве к военному мятежу и принялось это доказывать. Допросу подверглись девять человек, которые были на военной базе Форт-Карсон в то же время, что и я.

Их показания практически не отличались от рапортов стукачей трехлетней давности, положивших начало моему делу. Согласно донесению агента, я однозначно утверждала, что дезертирство “не приведет к миру” и что ничего из сказанного мною “нельзя истолковать как призыв к подрыву авторитета властей США”. Другой осведомитель сообщил, что я “больше слушала, чем говорила”.

Понимая, что за каждым моим шагом следят, я старалась не превышать скорость. Тем не менее нас неоднократно останавливали под тем или иным предлогом и требовали предъявить мои права и регистрационное удостоверение. Я расценивала это как попытки ограничить мою свободу, и до моего сознания стало доходить, что я впервые переступила ту черту, которая позволяет людям с белым цветом кожи, особенно знаменитостям, пребывать в неведении относительно многого, с чем постоянно сталкиваются все остальные, особенно цветные – которым приходилось еще хуже. Я боялась нападения, но вместе с тем твердо решила не отступать.

Они меня не запугают. Я – всё тот же Одинокий рейнджер, а моя машина – это мой верный конь.

Однажды утром я вышла из своего номера в мотеле и увидала простирающуюся до самого горизонта Долину монументов – огромную, красную, величественную и подавляющую своей необъятностью. Казалось, сами боги расставили эти гигантские монолиты над плоской древней равниной, словно купола великих соборов, которые увлекают наши глаза и сердца к небесам и напоминают нам о ничтожестве человека. Я стояла, не в силах шевельнуться. Душа моя преисполнилась любовью к этой стране, которую я намеревалась познать. В тот самый момент я поклялась посвятить себя тому, чтобы нравственные устои Америки всегда оставались такими же незыблемыми, как могущественна ее красота.

По дороге в Санта-Фе мы с Элизабет услышали по радио о вторжении США в Камбоджу. Неожиданно для нас возникла чрезвычайная ситуация.

В мотеле, где мы остановились, нас поджидали репортеры, которых, очевидно, предупредили о нашем приезде и которые хотели узнать мое мнение об этой военной операции. Меня трясло от ярости: Никсон, завоевавший доверие избирателей за обещание закончить войну, нападает на другую страну! Американцы еще ничего не знали о том, что Соединенные Штаты с марта 1969 года тайно бомбили Камбоджу. Не знали мы и о гибели в период с 1964 по 1969 год целой цивилизации на северо-востоке Лаоса – Долины кувшинов. В последующие годы я видела множество молодых людей, для которых в тот майский день 1970 года прозвучал сигнал к активным действиям.

До бомбардировок Камбоджи можно было думать, что президент Никсон вынужден “расхлебывать ошибки” президента Джонсона. После пришлось констатировать факт, что война – это не ошибка президента. Пообещав прекратить войну, Никсон расширил зону боевых действий, несмотря на несогласие с его решением половины Сената и большинства американцев! Президент вовсе не ошибался. Лишь спустя десятилетия я смогла понять, что это проклятие патриархальности – боязнь вывести войска раньше времени и получить обвинения в “мягкотелости”.