месяцев. Состав корпуса был непостоянным и сокращённым: то две, то три дивизии трёх- или двухполкового состава, в каждом полку – до тридцати двух лётчиков. Борис Абакумов: «Не помню случая, чтобы нам пришлось сражаться с равным по численности противником. Чаще всего вражеских самолётов было вдвое, втрое, в пять, а то и десять (!) раз больше наших… Американские бомбардировщики ходили даже без прикрытия истребителей. Американцы гонялись на реактивных истребителях буквально за каждым человеком, показавшимся на дороге. К нашему прибытию в район боевых действий был случай, когда два реактивных истребителя открыли стрельбу по девочке-кореянке, перебегавшей через площадь. Она бежала из школы. Они со второго захода в атаку всё-таки убили её». Генерал Лобов: «Количество истребителей (советских. – В. А.) увеличивалось по мере усложнения воздушной обстановки. Однако оно никогда не приближалось к тем фантастическим цифрам, которые приводятся американцами… Если… брать в расчёт все истребители, истребители-бомбардировщики и бомбардировщики США, с которыми пришлось воевать, то мы уступали им по численности в восемь – десять раз… Нам предстояло одним вести боевые действия против многочисленной авиации интервентов, имевших инициативу как нападавшая сторона. Она была представлена всеми родами ВВС, имела большое количество самолётов – постановщиков помех, а также всепогодные истребители F-94 с бортовыми локаторами, использовала широко разветвлённую и хорошо оборудованную аэродромную сеть. Положение оборонявшейся стороны обязывало советских лётчиков длительное время дежурить в кабинах истребителей в ожидании вылета. В условиях влажного и жаркого климата это была настоящая пытка. Американцы действовали по заранее разработанным планам и не испытывали таких трудностей. Кроме того, они располагали большим резервом лётного состава, которого не имели мы».

Ряд советских командиров критиковали систему ротации и пополнения корпуса. Генерал Лобов: «Во время Великой Отечественной войны, по крайней мере в 1943–1945 годах, авиационные соединения и части… пополнялись предварительно подготовленными лётчиками… Примерно так же поступали и американцы в Корее… Пополнение же [64-го] корпуса осуществлялось путём полной замены отвоевавших дивизий… Это приводило к тому, что вновь прибывшие части и соединения теряли необстрелянный состав. Пополнение имело смутное представление и о тактике действий, и о практике боевых полётов в Корее». Пепеляев: «Ввод в бой лётчиков целыми полками и дивизиями… был неправильным. Тем более всего через пять лет после окончания Великой Отечественной войны, в ходе которой лётчиков вводили в бой по-отцовски, поодиночке и последовательно, внедряя в сложившиеся подразделения боевых лётчиков, формируя не столько профессиональную, сколько психологическую готовность новобранца. Этого не было у нас в Корее».

Первый воздушный бой в корейском небе между советскими и американскими лётчиками произошёл 1 ноября 1950 года – сошлись 3 поршневых «мустанга» и 4 МиГ-15. «Мустанг» был одним из лучших истребителей Второй мировой, но против реактивных шансов не имел. Два американца были сбиты, «миги» потерь не имели. Первым боевой счёт открыл лётчик 72-го гвардейского полка лейтенант Фёдор Чиж.

В тот же день над Ялу случился первый бой между реактивными истребителями – советскими «мигами» и американскими F-80 Shooting Star (не самое, надо сказать, удачное название для самолёта: «падающая звезда», иначе говоря – метеор, сгорающий в атмосфере). Лейтенант Семён Хоминич сбил один из «шутингов».

Американцы первую победу реактивного самолёта над другим реактивным относят к 8 ноября, когда пилот F-80 первый лейтенант Рассел Браун будто бы сбил «миг», однако советские полки в этот день потерь не имели, а китайцы и корейцы на реактивных машинах тогда ещё не летали. К сообщениям американской стороны о воздушных победах вообще следует относиться крайне осторожно.

С командного пункта корпуса вблизи Аньдуна (городок напротив Синыйджу – на другом берегу Ялу) боевыми действиями руководил командир или один из его заместителей. Для управления применялись локаторы и радиостанции. Дежурные смены лётчиков сидели в кабинах с включёнными радиостанциями, боевые задачи ставились, когда они уже находились в воздухе. Выразительное описание быта оставил Борис Абакумов: «На аэродром иногда привозили кинокартины, которые мы просматривали в стартовом бомбоубежище. Любитель поохотиться – Фукин Вася – умудрялся между полётами пострелять из ружья по уткам… Лётчики – предприимчивые и неунывающие люди. В период дождей, когда аэродром заливала вода из “прохудившегося неба” и насосы не успевали её откачивать за дамбу, любители рыбной ловли и здесь находили себе занятие: руками ловили довольно крупную рыбу… В… большой столовой городка пищу мы принимали два раза в день – утром, рано на рассвете, когда ещё солнышко не встало, мы подкреплялись чашкой кофе или какао, положив в неё ложечку сливочного масла и закусив печеньем или кусочком колотого плиточного шоколада. Другая пища в эти предрассветные часы просто не вызывала аппетита. И ещё вечером, после полётов, – тогда мы спокойно съедали фирменные блюда: по две порции шашлыка и по две порции отваренных, а потом хорошо поджаренных пельменей, конечно, предварительно выпив грамм 100–150 спиртного. На столах у нас было сервировано по бутылке пива на каждого, на двоих – бутылка коньяка или бутылка портвейна. Но, представьте себе, никто больше положенной нормы не выпивал. Мы ещё смеялись: дома бы все бутылки были пусты, а здесь всё остаётся… Каждый знал, что завтра боевые вылеты с большими перегрузками… Около девяти часов утра к нам на аэродром привозили настоящий завтрак… Американцы специально организовывали налёты в часы нашего приёма пищи. Они знали, что наполненный желудок при перегрузках будет иметь очень большой вес и, следовательно, изменит свое местоположение, что отразится на… самочувствии. Вот поэтому большинство положенных калорий мы принимали в ужин и для разрядки нервной системы принимали свои “боевые” 100 грамм. Это помогало нам быстрей уснуть. Иногда появлялось настроение выпить водочки, купленной в магазине, ещё до ужина, в узком кругу товарищей, именно в запретной обстановке, как говорится, на ходу, закусив яблоком… Не знаю почему, но это было приятней, чем в открытую, за столом, бесплатно – и пей сколько твоей душе угодно. Конечно, после такой процедуры на столе в столовой оставалась почти вся выпивка нетронутой. Никто больше своей нормы неупотреблял. Был очень жёсткий самоконтроль. Видимо, есть какая-то психологически тонкая сторона именно в таком затаённом употреблении спиртного в узком кругу товарищей… Одевались мы по-разному. В жаркое время – лётная куртка на майку-сетку, с левой стороны десантный нож, с правой – кобура с пистолетом, брюки навыпуск из хлопчатобумажной ткани тёмно-синего цвета, заправленные в красно-коричневые сапоги. В весенне-осеннее время сапоги были на меху. На голове шляпа или кепка. Иногда мы ходили в форме китайских добровольцев. Вместо лётной куртки надевали зелёную хлопчатобумажную тужурку (зимой обмундирование было суконное, такого же цвета). В период дождей после полётов приходилось