— И женитьба станет отдыхом? — Даже в сумерках он сумел различить ее улыбку.

— Для меня это станет отдыхом от множества вещей, — произнес он. — Итак?..

Она нетерпеливо повернула назад. Они уже добрались до деревьев, а ей хотелось оставаться на открытом участке береговой линии. Позади нее он видел серебристую зыбь озера, черную стену Бертнесского леса, темный пурпур холмов, небо, пронизанное лучами, пробивавшими облака, белые от лунного света.

— Вы можете… — Мэри запнулась: почему она с такой страстью отталкивает от себя собственное счастье? Более всего на свете сейчас она желала, чтобы он взял ее за руки, прикоснулся к ней, приласкал ее. Ее тянуло к этому человеку неодолимо, и именно потому меньше всего ей хотелось стоять так близко к нему.

— После всех своих путешествий вы могли подумать, будто эта долина — гавань, так что вы спутали меня с этим местом и свои чувства к этому краю с чувствами ко мне. Такое иногда случается.

С таким правдивым советчиком, как она, подумалось Хоупу, он, без сомнения, будет в полной безопасности. Она пробуждает в нем только самые лучшие инстинкты, вдохновляя только на самые прекрасные мысли. Это местечко и она сама были единым целым, но вдвоем они могли бы отыскать и другое место, и она сумела бы сделать его их собственным.

— Почему бы нам завтра же не отправиться в Шотландию? — спросил он настойчиво. — Там мы могли бы пожениться немедленно и покончить с этим. То, о чем вы говорите, это проблемы будущего. Чем дольше мы ждем, тем больше они будут разрастаться. Давай поженимся, Мэри, и оставим этот край его жителям!

— Я не поеду на телеге в Гретна-Грин и не собираюсь выходить замуж в кузнице! — решительно заявила она.

— Вот даже как?

— Почему вы хотите сделать это? — Ее смущение усиливалось и росло, становясь заметным, точно ночной туман, поднимавшийся от земли. — Вы желаете жениться на мне? Да вы едва меня знаете.

— Я уже сказал вам. Я вас люблю.

— Но откуда вам знать?

— Вам известно.

— Откуда? Я думаю, вы уже бывали влюблены… несколько раз, я полагаю. Что вам подсказывает, что это…?

— Я знаю… а вы?

— Возможно… если только это то самое… но что, если это нечто иное, а вы поставите на кон все… а окажется, что это совсем другое?

Наивность ее упорства покорила его. Да, словно пастушка из античной Аркадии. Именно так и стоило проживать жизнь.

— Мы можем быть уверенными только в смерти, — повторил он важно, — что касается остального, то мы просто должны полагаться на собственную веру.

Она в это тоже верила.

Казалось, свет сгустился между ними, словно материализованная страсть, и теперь, когда глаза окончательно привыкли к ночному сумраку, они совершенно отчетливо видели друг друга.

— А как же ваша?.. — Она запнулась и замолчала.

— Моя семья? Вы видите, я могу читать ваши мысли. Мой брат — единственный из всей семьи, за кого я беспокоюсь… — Ему весьма нравилась эта фраза: должно быть, он где-то прочел ее? — Из всей семьи только о нем. — Повторяя это, он намекал на раскол, раны, древнее разделение и линию боевых действий в настоящем. — Без сомнения, он бы подумал, что вы — лучшая женщина в мире. Но если говорить откровенно, даже его мнение на сей счет мне безразлично. Вы должны понять, Мэри, независимо от того, примете вы мое предложение или же отвергнете его… — Он помолчал и продолжил: — Пожалуйста, не делайте этого! Пусть на это уйдет столько времени, сколько вам захочется, но, ради Бога, Мэри, не отвергайте меня…

Его голос внезапно стал хриплым, изменился даже выговор. Мэри тотчас же заметила это, и впервые у нее возникло желание успокоить его, заверить: да, он любим и она позаботится о нем.

— А вы не станете меня стыдиться? — спросила она.

— Как вы можете спрашивать такое?

Она набралась мужества:

— Вы сказали, что хотите жениться на мне и жить здесь, хотя я нахожу это совершенно неприемлемым, или же поселиться в каком-нибудь отдаленном местечке в Шотландии, которое бы походило на здешние края, на Баттермир. Но вы ни разу не заговорили о городе или о вашем поместье, вы не говорили, что возьмете меня…

— В общество? Но именно от общества я и пытаюсь избавиться.

— В конце концов, прежде, чем отказываться, мне стоило бы узнать, каково оно, — возразила Мэри.

— Так и будет. Со временем. Когда мы найдем для себя местечко и построим там гнездышко.

— Такое место, как это?

— Этот край — вы сами. Почему вы отделяете себя от него? Вы выросли в этом местечке.

Она тоже верила в это.

— Но вы… ваши путешествия, ваша политика… они для вас что-нибудь значат?

Вопрос оказался трудным, и Хоуп задумался.

— Мэри. — Он впервые начал предложение с ее имени, это звучало как заклинание.

Он остановился в сочной влажной траве, замочившей росой его блестящие башмаки; и она, после некоторого замешательства, тоже была вынуждена остановиться.

— Мэри, — повторил он, — мы едва знакомы. Хотя, если позволите заметить, есть множество иных способов узнать друг друга, хотя бы даже сегодня вечером, и они лучше тех, какими нам приходилось пользоваться до сего дня. Перед нами открылись потрясающие возможности, и более того, возможности эти таковы, что мы никак не можем в них ошибиться. — В его тоне зазвучала нескрываемая чувственность, и она вспыхнула, но ее румянец не был виден в полутьме. — Но вот чего вы и в самом деле не знаете обо мне, так это того, каким я был в том мире, из которого, как вы представляете, я пришел: армия, Лондон, Вена, Египет, Индия, парламент, поместье моего брата, княжьи дворы по всей Европе… как вы можете судить о моей жизни там? Я расскажу вам, если вы меня попросите. Я даю клятву, Мэри, что согласно своему сердцу и чести я отвечу правдиво на любой вопрос, который вы зададите, даже если ответ может повредить мне в ваших глазах. В этом я могу поклясться.

Собственная искренность разгорячила его, на челе выступили капельки пота, несмотря на свежесть прохладного позднего вечера в конце лета.

— Я хочу обрести свободу. Вы должны понять силу моего желания — быть свободным от всего этого. Я уже прожил большую часть жизни и наконец могу судить, что более всего ценно для меня: свобода, простота, жизнь с единственной женщиной, которую любишь по-настоящему, и еще видеть, как разрастается мир вокруг нее и меня. Я слишком много времени тратил на роскошные одежды, на грандиозные рауты, ассамблеи, на карнавалы жизни, которая проживается на глазах у публики. Я хочу, чтобы за мной никто не наблюдал, желаю спрятаться от других людей: все это я вижу возможным только в вас и в этом местечке, но больше — в вас.

Он взял ее за руку и крепко сжал.

— Мэри… вы правы, что мои идеи противоречат самим себе… почему? Потому что внутри моего сознания разыгралась настоящая буря, когда я сражался за право отринуть от себя старые и связывающие по рукам путы расчетливости. Жизнь в обществе наложила их на меня, сбивая с единственно верного пути сквозь бушующий океан существования. Однажды, на войне, меня завербовали в шпионы… это случилось в Голландии… там-то я и получил этот маленький шрам… тогда мне и дали имя Джон. Конечно, это было сделано из соображений безопасности. Однако само это имя и тот факт, что я оставался просто Джоном, куда бы я ни отправлялся в эти опасные недели разведки, подарили мне, и это самое любопытное, чувство умиротворения и свободы, какой я не ощущал никогда раньше и чувствую только сейчас, рядом с вами. Пожалуйста, Мэри, пусть я буду известен вам под именем Джон, называйте меня этим именем, когда мы остаемся один на один, позвольте мне стать таким человеком, каким мне хочется быть… не таким, каким делает меня мое наследство или судьба, но тем, кем я сам себя делаю. Понимаете, Мэри, благодаря вам я могу быть человеком, которым всегда жаждал быть. О Господи, Мэри, помогите мне стать таким человеком!