Через полмили Панч заметил пологий подъем. Я пошел вперед пешком, прихватив с собой лопату и фонарь. Панч ехал за мной по пятам на первой скорости. «Лянча» поднималась вверх рывками и с креном из стороны в стороны. Рев завывавшего мотора разносился на мили. Подъем, который начался, как верблюжья тропа, вскоре сузился до узкой ленты, а затем бесследно исчез. Дальше ехать было невозможно. При спуске со склона нам пришлось двигаться задом. Я сидел за рулем, а Панч направлял меня криками. «Лянча», с ее короткой колесной базой, совершенно не годилась для перемещений на задней скорости. Тормоза и без того уже перегрелись. Последние сорок футов я вообще не мог управлять машиной. «Лянча» выскочила на равнину под аккомпанемент богохульств, доносившийся от бежавшего сзади Панча.

Мы проверили еще три тропы и наконец, решив поберечь сцепление, остановились на последнем подъеме в сотне футов от края плато.

— Должно быть, это тот самый, — сказал Панч.

У нас не было сил и времени на осмотр других подъемов. Когда мы начали спускаться, за линией утеса сверкнули красные полосы. Где-то над нами послышался громкий шум, и вниз посыпались глыбы и щебень. Я подумал, что мы вспугнули стадо диких коз или стаю волков, но Панч пояснил:

— Немцы начали обстрел из пушки.

Посмотрев на равнину, мы увидели в отдалении искры дульных вспышек и полосы трассеров. Немцы не остановились с наступлением темноты. Они по-прежнему шли по нашему следу — точнее, по звуку нашего мотора.

В лагере все были уже на ногах. Грузовики стояли с заведенными двигателями. За те минуты, которые понадобились нам с Панчем для возвращения назад, немцы нашли наших парней и открыли по ним огонь из пушки и двух пулеметов. Из темноты выехали три грузовика и один бронеавтомобиль.

— Как далеко ваша тропа? — спросил Ник.

Естественно, нам не удалось найти ее повторно. Я отметил подъем большим крестом, нарисованным куском известняка на темной скале. Но теперь этот знак не желал появляться. Трассеры, пули и зажигательные снаряды проносились над нашими головами и с визгом отскакивали от скал. Ник созвал совет. Он планировал уйти от погони, быстро вернувшись по пути, по которому мы приехали сюда. Однако это было слишком рискованно для четырех грузовиков.

— Кто поднимется на откос и отвлечет на себя внимание?

Я посмотрел на Колли.

— Черт с ним, — ответил он, выражая свое согласие.

Протокол военных операций запрещал делить отряд на группы при наличии лишь одной рации. Но если бы мы остались вместе, немцы уничтожили бы нас. Под огнем противника четыре грузовика не смогли бы подняться на плато. Кто-то должен был пойти первым. И кто-то должен был добраться до своих, чтобы выслать помощь остальным.

— Удачи, — сказал Ник.

Мы прошлись по кругу и пожали руки товарищам.

Грузовики Ника, отстреливаясь по ходу движения, сделали вид, что уезжают на север. Затем, прекратив стрельбу, они помчались в темноте на юг. Мы с Панчем нашли подъем, который выглядел похожим на нашу тропу, и начали подниматься по склону. Следующие пять часов были самыми долгими в моей жизни, как, наверное, и в жизни каждого, кто находился в грузовике Колли и в «Лянче». Как только мы выехали из-за выступа утеса, немцы услышали звук наших моторов. Затем поднялась луна, и они увидели нас.

По своим размерам 20-мм пушка Pak, из которой они обстреливали нас, почти не отличалась от «Бреды». Только она стреляла не пулями, а разрывными снарядами. При подъеме на утес «Лянча» ехала первой. За рулем сидел Панч. Мы с Олифантом шли пешком впереди. Колли контролировал пространство между грузовиками. Тропа без проблем провела нас на шестьдесят футов вверх, и мы оказались на пологом склоне, вполне пригодном для езды. Я слышал нараставший рев дизельных моторов — это наши преследователи подгоняли орудия к подножию утеса. По моему приказу все бойцы, кроме водителей, вышли вперед с лопатами и мотыгами. Мы вырубали густой кустарник, засорявший склон, и очищали путь по ходу движения. На какое-то время фортуна повернулась к нам лицом. После очередного зигзага тропы наши машины скрылись от 20-мм пушки за плечом горы. Мы оказались вне зоны обстрела. Однако немцы не теряли время зря. Они развернулись веером, выискивая угол для атаки с фланга. Их пулеметы пожирали ленты трассеров. Мы видели и слышали, как пули разрисовывали утес над нами бодрящими мазками живописца. Когда грузовики поднялись еще на двести футов по склону, перед нами открылось пологое понижение. Но чтобы добраться до него, машинам требовалось проехать по осыпи, за которой зиял отвесный обрыв. Панч сделал первую попытку на «Лянче». Я стоял на подножке, зависнув над пропастью. Когда колеса машины закопались в щебень, они стронули осыпь с места. Мы услышали, как плоские камни с грохотом и звонким стуком посыпались со склона в обрыв.

— Не так! — крикнул я. — Давай подниматься на осыпь задним ходом.

Нам потребовался час, чтобы одолеть этот участок. В одном месте, где тропа сужалась почти наполовину, мы оказались на песчаном желобе, едва не висевшем в воздухе. Два парня, с лопатами в руках, укрепили каждый конец, насколько это было возможно. Грузовики шли в дюйме от пропасти, затем выезжали на пологий склон, и так повторялось четыре раза, пока мы не поднялись еще на шестьдесят футов. К тому времени немцы устроились под нами и молотили склон утеса изо всех орудий. Во время пауз мы слышали их голоса.

— Спускайтесь, друзья, — кричал один из них на идеальном кембриджском английском. — Мы накормим вас горячей похлебкой!

Наши машины выбрались на новый ярус, прикрытый снизу. Огонь противника уже не представлял опасности. Панч подошел к краю обрыва и крикнул:

— Кто вы такие, засранцы?

— 288-я боевая группа, — донесся ответ. — Парни, будьте благоразумными. Не швыряйте на ветер свои жизни.

Я приказал Олифанту и Грейнджеру взять «Виккерс» и залечь в теснине, чтобы оказать этим ублюдкам радушный прием, если они отправят в погоню за нами пеший отряд.

Еще через час мы оказались в тридцати футах от края плато. Здесь тропа обрывалась полностью. Это зрелище едва не разорвало наши сердца. Впереди виднелся разлом. До узкого дна двадцать футов. Никаких обходных путей. Я задумался. Может, бросить грузовики и продолжать бегство пешком? До рассвета оставалось четыре часа. Самолеты обстреляют плато при первом же вылете. Оставалась единственная надежда: заполнить разлом кустарником, а затем сделать мост из стальных песчаных швеллеров.

— Я предлагаю другой вариант, — сказал Дженкинс. — Поднять белый флаг.

В ответ послышалась грубая ругань. Дженкинс не был трусом, но он почему-то продолжал настаивать.

— Поймите, немцы не убьют нас. Ребята, я серьезно! Кто со мной за компанию? Кто хочет остаться живым?

— Кончай, — сказал я. — Пошутил и хватит!

Дженкинс понимал, что говорил недостойные вещи, но из-за глупого упрямства он был готов отстаивать свое предложение. Во время танковых сражений в пустынных кампаниях экипажи подбитых машин часто сдавались в плен, когда оказывались отрезанными от помощи. Это случалось и у нас, и у немцев. Плен не считался чем-то постыдным. Даже генералы поднимали белые платки. Ходили рассказы, что за какой-то час целые полки сдавались друг другу, когда ход битвы капризно менялся, суля победу то одной, то другой стороне. Но этой ночью все было по-другому. Мысль о пленении, подхваченная даже на миг, могла сломить нашу волю и уничтожить отряд еще до наступления утра. Я решил в случае необходимости пристрелить Дженкинса, как предателя.