В Пруссии, в Вене, даже в Константинополе о штурме Праги говорили с восхищением. От Суворова ждали новых решительных действий против революции — предполагалось, что только такой генерал может покарать бурлящую Францию. Казаки доставили Вавржецкого к Суворову в Варшаву. Суворов был готов с миром отпустить сложившего полномочия польского командующего, если тот даст реверс. Гордец Вавржецкий, поборов колебания, сохранил лицо для будущей борьбы за Польшу, реверса не дал, и был под конвоем отправлен в Киев, откуда Румянцев направил его на берега Невы. Заметим, что все польские пленники, подписавшие реверс, получили паспорта и были отпущены с правом свободного проживания где угодно. Но далеко не все исполнили обязательства реверса не поднимать оружия против России. Генерал-лейтенант Ян Генрик Домбровский, прибывший вместе с Вавржецким, реверс выдал, но потом воевал против Суворова в Италии, во французской армии. Личность легендарная. О том, насколько эти личности и эпизоды важны для польского народа, для его патриотической версии исторических событий, можно понять, освежив в памяти историю гимна Польши «Jeszcze Polska nie zginęła» (ещё Польша не погибла). Ведь эта песня — марш Домбровского, написанный Юзефом Выбицким в 1797 г., когда генерал, с благословения генерала Бонапарта, формировал в Италии польские легионы. И вся Польша подхватила в патриотическом запале:

Марш, марш, Домбровский,

От Италии до Польши…

И конечно, «всё, что взяли вражьи силы, — саблями вернём». В Польше Суворову довелось скрестить сабли с мужественным и патриотически настроенным противником. Победа над такими выдающимися генералами будущих Наполеоновских войн, как Ян Домбровский, стоит дорого. Суворов ещё разобьёт корпус Домбровского при Треббии в 1799-м. Позже были бои 1812 г., при Березине Домбровский был ранен. Сражался он и под Лейпцигом, в Битве народов. А в 1814-м император Александр примет заслуженного генерала, столь часто воевавшего с Россией, на русскую службу, Домбровский получит звание полного генерала. Это был символически важный шаг. Он будет одним из организаторов армии царства Польского в составе Российской империи. Недолго прослужил на этом посту, но для успокоения поляков этот акт был полезен.

Нечего и говорить, что последний польский монарх был личностью куда менее яркой и пассионарной, нежели революционные генералы. И роль его в решающих событиях истории Речи Посполитой нельзя не назвать противоречивой. Суворов и Станислав-Август простились со слезами взаимной грусти: оба видели плачевность дальнейших перспектив Польши. И Суворов не воспринимал этот факт как стратегическую победу России. Польская государственность лежала у ног ведущих монархий континентальной Европы; история Польши трагически прервалась. У российского фельдмаршала были свои основания для недовольства: он не одобрял усиления Пруссии и Вены с помощью русских штыков. Разделённая и обозлённая на Россию Польша становилась опасным соседом на Западе: государственность этот сосед потерял, но польский народ оставался, и не считаться с ним было нельзя. Да и вообще, как убеждённый монархист, к королям относился с особым пиететом. Король остался доволен эксцентричным полководцем, который как рыба в воде чувствовал себя среди ужасов войны, но к королевскому величеству относился с восторгом, от которого Станислав-Август успел поотвыкнуть. Они вспоминали войну с конфедератами, когда Суворов отважно, отчаянно защищал корону Станислава-Августа. Оба они были в известной степени «екатерининскими орлами». Отец Суворова участвовал в гвардейском перевороте, добывал корону для Екатерины. Позже Екатерина добыла корону для Станислава Понятовского… Польский король и русский граф в непринуждённой манере вели политические разговоры.

Раздел Польши монархи Пруссии, России и Австрии подписали в октябре 1795 г. Это случилось, когда ситуация в Европе для России не была безоблачной. Бывшие союзники соблюдали собственный интерес, противоречащий магистральной политике Российской империи. Суворов никогда не верил в слаженность русско-прусско-австрийского оркестра… Король прусский Фридрих-Вильгельм заключает сепаратный мир с французами, что расценивалось Веной и Петербургом как вероломство. Антироссийская линия «Париж — Варшава» снова просматривалась. Суворов, вопреки репутации бесхитростного рубаки, не интересующегося тонкостями международной политики, в хитросплетениях постреволюционной Европы разбирался гроссмейстерски. И охранительскую, спасительную, оптимальную для России линию видел, как опытный лоцман в самых бурных водах. В оценке политической ситуации он столь же резко опережал современников, как на бранном поле. И вот, освоившись на новых западных рубежах Российской империи, он пишет императрице:

«Карманиольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг и на Вислу. Союзный Король Прусский, помирившийся с ними против трактата 1792-го года, для своих выгод им туда, особливо чрез Саксонию, может быть, препятствовать не будет. Всемилостивейшая Государыня! Я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить…»

Эти слова Суворов начертал императрице в конце 1796 года, когда смысл кампании 1796-го уже был ясен полководцу. Армия победительного генерала Бонапарта с победами шествовала по Северной Италии. Армии Ж.В. Моро и Ж.Б. Журдана хозяйничали на Рейне. Англо-австрийская коалиция теряла Европу и надеялась на военную поддержку России.

В письме Хвостову Суворов продолжает свои прозорливые рассуждения: «Принятца за корень, бить французов… От них она родитца; когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200–300. Варшавою дали хлыст в руки Прусскому Королю, у него тысяч 100. Сочтите турков (благодать Божия со Швециею): России выходит иметь до полумиллиона; ныне же когда французов искать в немецкой земле надобно, на все сии войны только половину сего». С этой идеей Суворов будет честно носиться до последних дней. То, чего опасался Суворов, случится в 1812-м.

Незадолго до смерти Екатерина упоминает о перспективах европейского похода под командованием Суворова. Императрица к таким грандиозным предприятиям всегда относилась опасливо, не желая рисковать интересами империи. Столкновения с Францией было не избежать, и Екатерина основательно и осторожно готовилась к войне, которая должна была стать триумфом фельдмаршала Суворова. Но восшествие на престол Павла лишило Суворова возможности ещё в 1796 г. проучить Бонапарта, предвосхитив агрессию с Запада. Позже дипломаты антинаполеоновских коалиций не раз вздыхали по потерянному времени, осознавая, что в первые годы правления Павла была упущена возможность додавить французскую республику и, по крайней мере, значительно ослабить армию Бонапарта. Потерянное время аукнулось в Аустерлице, под Смоленском и при Бородине — и Суворов не ошибся, анализируя возможный ход событий.

В октябре 1795-го Суворова вызвали в столицу. Ему предстояло проехать по Польше, по местам недавних сражений. Приближенный к Суворову офицер-квартирмейстер П.Н. Ивашев оставил воспоминания о той поездке: «Переехав Вислу и проезжая по Прагскому Предместью, приметно было, с каким удовольствием замечал он, что прошлогодние наши следы заростали лучшими и правильными зданиями; улыбаясь сказал: «Слава Богу! кажется, уже забыто все прошедшее.» — Выезжая из укрепления, часто обращался на то место, где на валу, по окончании штурма, поставлена была для него калмыцкая кибитка и где он принимал варшавских депутатов с предложением о сдаче столицы; перекрестясь, сказал мне: «вон где ты ко мне подводил их; а волчьи ямы еще не заросли и колья в них живут еще до времени; милостив Бог к России, разрушатся крамолы и плевелы исчезнут».