Йедда почему-то вся скрючивается.

Несмотря на ее крики, я чувствую, что сердце детеныша в ее утробе бьется уже медленнее. Все медленнее и медленнее…

Его душа не попадет в промежуточный мир.

Я теряю свою сестру.

Я не решаюсь подойти к Йедде, которая корчится на песке. Дьялу тоже, он даже не двигается с места. Мы с ним остаемся возле мертвого Анатьяри. То, что мы уже больше не чувствуем запаха своей стаи, но зато чувствуем запах племени с тотемом в виде змеи, в котором совсем нет собак, не вызывает у нас ни малейшего волнения. Йедда некоторое время спустя перестает корчиться, поднимается на ноги и идет к нам. Она идет с кровоточащей утробой и с ненавистью в глазах. Остановившись возле нас, она берет копье Анатьяри. Инстинкт подсказывает мне, что нужно бежать. Но Йедда ведь наша сестра. Дьялу становится перед ней. Я хочу, чтобы он убежал, но он говорит, что она ничего нам не сделает. Он такой наивный оптимист! Я предупреждаю его, что он должен бежать. Я предупреждаю его снова, и снова, и снова, и… И тут в него вонзается копье.

Теперь я слепа. Я начинаю скулить, но жалею я не свою жизнь, а своих неродившихся детенышей:

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо!

Однако Йедда бьет меня рубилом в живот.

Последний запах, который я чувствую в этой жизни, – запах ненависти Йедды. Очень сильный запах.

И я вдруг увидела Золотой Свет.

– Перестань скулить, – это говорит мне Белый Хвост. – Да перестань же ты, наконец!

Я открыла глаз и увидела прямо перед собой его морду. Если я не замолчу, он меня, наверное, укусит. Но я продолжаю скулить, потому что я не знала, что такое этот Золотой Свет. Он был ужасным. И прекрасным. И от него у меня похолодела кровь.

Я скулю из-за Дьялу и из-за моих детенышей. Но больше всего – из-за Йедды. Я почувствовала в своем сне ее присутствие. Она не умерла. И это означало, что мне угрожает опасность. И Максу угрожает опасность!

В этот момент я поняла, что не смогу избежать боли, связанной с его смертью, даже если буду в разлуке с ним. Лучше уж быть рядом с Максом, чем почувствовать его кончину, находясь от него далеко. И лучше уж наслаждаться каждой секундой жизни вплоть до наступления неизбежного, чем жить в страхе и без любви.

– Оставь ее в покое! – потребовал Пятно.

Белый Хвост зарычал, но все же не осмелился не подчиниться вожаку. Он отошел в сторону, а Пятно принюхался и сказал мне:

– Ты от страха описалась.

Да, от меня пахло, но я этого не устыдилась. Раньше, в своей своре на мусорной свалке, мне было бы очень неловко, но сейчас я отнеслась к этому равнодушно. Синее Перышко была неправа: мое место – не среди волков. Я была прочно связана только с Максом. И с Йеддой. На вечные времена.

– Если ты не перестанешь вести себя подобным образом, тебя придется прогнать, – строго сказал Пятно.

Такими угрозами я себя запугать не дам. Я поднялась на ноги и сказала со всем достоинством, которое только смогла найти в себе описавшаяся от страха самка:

– Я с удовольствием от вас уйду.

Белый Хвост и Ненависть радостно замахали хвостами. Ненависти, похоже, в последнее время жилось неспокойно. Она явно хотела быть единственной самкой в жизни Пятна независимо от того, любит он ее или нет. Однако в угрозе Пятна по отношению ко мне не было серьезного намерения и в самом деле меня прогнать.

– Ты можешь остаться, но тебе нужно вести себя надлежащим образом, – сказал Пятно.

– Я не могу вести себя надлежащим образом. Я такая, какая есть, – возразила я.

Мне не хотелось позволять ему урезонить меня без особого труда.

– Собаки и волки могут жить вместе. Первенцы даже обзавелись общими детьми!

– Это всего лишь истории, – сказала я.

Я ведь уже узнала правду о давно прошедших временах.

– Что ты имеешь в виду?

– Никаких собаки-матери и волка-отца на существовало. Не существовало также и их первенцев с их детьми. Настоящая жизнь – совсем другая.

– И какая же она? – презрительно фыркнул Пятно.

– Для тебя и твоих сородичей – жизнь в этом лесу. Охота на животных. Договор стаи. Право сильного. Для меня – любовь до самой смерти и даже после нее.

– Не понимаю, – сказал Пятно и стал скрести лапами по валяющимся на земле листьям.

Он вдруг показался мне слабым. Намного слабее меня, потому что его мир был таким маленьким, что он мог расширить его только выдуманными историями и даже хотел жить в соответствии с ними. Я же, наоборот, была сильна, как никогда, потому что наконец была готова предстать перед смертью – а значит, и перед жизнью.

Пятно крикнул мне вслед, что я погибну, если отправлюсь в горы с тем чокнутым псом, но это меня не удержало. Он, возможно, почувствовал такое же облегчение от моего ухода, как Белый Хвост и Ненависть. Ведь если бы я осталась, я положила бы конец всей его вере в славные древние времена. Я принюхалась к следам Макса. Он отчетливо отмечал путь, по которому шел, чтобы я наверняка смогла его найти. Макс был абсолютно уверен, что я пойду за ним, и поэтому я, поднимаясь вверх по склонам покрытых лесом гор, задавалась мыслью, не являемся ли мы с Максом единственными, чья любовь сильнее забвения. Нет, такого быть не могло. В мире, скорей всего, полно живых существ, которые хотя и не могут вспомнить никаких событий из своих прошлых жизней, но инстинктивно помнят о своих чувствах друг к другу. Люди. Собаки. Может, даже кошки? Как же это, должно быть, замечательно – снова находить друг друга в каждой жизни, не терзаясь при этом плохими воспоминаниями и не чувствуя чью-то ненависть к себе.

Хотя Макс отправился в путь на шесть дней раньше меня, я уже через два дня его догнала. Он сидел на пригорке в траве и смотрел на горы.