Рус хотел что-то сказать, но передумал, поцеловал подругу в лоб, поднялся и двинул к стенду, судя по всему, проверять какую-то идею. Понятливый Кимура рванул следом.

Матильда проводила их взглядом и, убедившись, что парни действительно занялись делами, негромко сообщила:

– Вчера ночью кто-то нарисовал на воротах руну Дагаз.

– Стерли?

– Да… Рус ругался.

– Он у тебя аккуратист, – бесстрастно заметила Пэт.

– А по Анклаву ходят слухи о новом культе, – продолжила Матильда. – Никто ничего не знает, но говорят.

– Рано или поздно это должно было случиться.

– Согласна… – Матильда помолчала. – Та руна, на воротах… она была живая, теплая. Я прикасалась к ней и все поняла. Ты часто бываешь в мастерской, руна это почувствовала. И они… они могут понять, что ты здесь бываешь.

– Не успеют, – уверенно ответила Пэт. – Они не способны проверить все нарисованные в Анклаве руны.

– А как же случайности?

– Случайности мы контролируем.

Матильда вздохнула, но спорить не стала. Вновь помолчала, словно отсекая предыдущую тему, и негромко поинтересовалась:

– Как там?

– Все хорошо. Мы успеваем.

– Летом?

– Или в начале сентября. Точно пока не знаю.

– Но уже скоро…

Пэт заняла место Руса – уселась на широкий подлокотник кресла, однако пошла дальше – приобняла подругу за плечи, наклонилась и внимательно посмотрела ей в глаза:

– Чего ты боишься?

И увидела боль.

Матильду лепили из другого теста, и предназначение у нее было другое, не то, что у Патриции. А потому не страх увидела Пэт в ее взгляде, а боль. Сострадание.

– Когда все случится, будет много крови.

– Будет, – спокойно подтвердила Патриция. – Но тебе ничего не грозит. И Русу – тоже.

– А люди?

– Люди и сейчас гибнут. Если же ничего не предпринять, крови будет еще больше. Ты это знаешь.

Но Матильду ее слова не успокоили.

– Люди будут умирать из-за тебя. Не смущает?

– Для этого у меня есть ты.

– Чтобы забирать твою боль…

– Чтобы чувствовать ее вместо меня.

Потому что тот, кто думает о будущем, должен быть холоден. А тот, кто о настоящем, – жалостлив.

Они такие разные…

– Я не верю, что кровь тебе безразлична.

– Нет.

– Вот видишь! – Матильда погладила подругу по щеке. – Я знала, что в глубине души ты…

– Извини. – Патриция отстранилась. От слов и от подруги. Кивнула на транслирующий новостной канал монитор. – Сделай, пожалуйста, громче.

Не самый лучший способ уйти от неприятного разговора, но и не самый плохой. Матильда хотела воспротивиться, однако передумала. Пусть. Если Пэт не хочет говорить, не надо, а вшивые новости гораздо лучше грубости.

– Скажите, архиепископ, с какой целью вы отправляетесь в Москву?

– Пастырский визит. Добрые прихожане имеют право слышать слово тех, кто несет свет Католического Вуду на других землях. Монсеньор Джошуа Таллер – великий проповедник, и для меня большая честь работать на его кафедре.

Волевое лицо, соломенного цвета волосы, широченные плечи и уверенный голос. Мужчина походил на переодевшегося в рясу рыцаря.

– Кто это? – удивленно спросила Матильда.

– Папа Джезе, – негромко ответила Пэт. – Архиепископ Баварский.

Ответила очень странным тоном: задумчивым, рассеянным. Светловолосый рыцарь полностью завладел вниманием девушки.

«Она влюбилась?»

– И почему он тебя интересует? – намеренно небрежно спросила Матильда.

Любовь, вспыхнувшая через коммуникатор, – отличная тема для шуток.

– Потому что, оказывается, он собрался в Москву.

– Вы знакомы?

– Я убила его любимую женщину, – просто, без всяких эмоций сообщила Пэт, не отрывая взгляд от экрана.

Матильда тихо ойкнула.

* * *

Территория: Африка

Горнодобывающий полигон «Всемирной рудной компании»

Кодовое обозначение – «Африка»

Иногда веревочка сплетается в узелок, а иногда – в петлю

Я жив?

Да, жив.

Странно, твою мать, но приятно. Облажалась, получается, Африка!

Чайка потянулся, взял с тумбочки пачку сигарет, вытряхнул одну на одеяло и раскурил. Правую руку старался лишний раз не напрягать – последствия удара до сих пор ощущались, обходился левой. Устроился поудобнее, глубоко затянулся.

Я – жив. Главная мысль последних дней. Хит сезона. Я – жив.

«Почему?»

Бунт ведь для него устроили, по специальному, мать его, заказу, эксклюзивно. Пилсуцки его искал, никого больше – его. И отыскал.

Перед глазами – в какой уже раз! – явился господин офицер Ушенко с пистолетом в руке. Лицо спокойное, взгляд, можно сказать, безразличный, будто у человека, выполняющего нудную, но нужную работу. Три пули Пилсуцки в грудь – работа. Получается, Ушенко окликнул уголовника – тот ведь спиной к двери стоял, – Пилсуцки обернулся и получил три краш-пули в грудь. Свою работу не исполнил. Не успел? Ушенко поторопился пристрелить убийцу? Невозможно. Кто угодно, только не Ушенко. У надзирателя было время, а значит, он выстрелил именно тогда, когда хотел, и не позволил Пилсуцки довести дело до конца. Погибли все машинисты, что вместо каменоломен ишачили на Флобера, погибли перебившие их уголовники. А главный конец, который следовало опустить в воду, остался.

«Почему?»

Два дня назад заходил Флобер. Сочувственно вздыхал, желал скорейшего выздоровления. Улыбался.

«Зачем приходил?»

Ни слова, ни жеста, ни намека.

Чайка понимал, что он в полной власти директора. Захочет Флобер его убить и… Или хочет, но не может? На кого работает Ушенко? Почему спас? Кто способен противостоять директору Африки в его вотчине? Кто способен разрушить планы старшего офицера СБА, подчиняющегося не кейптаунскому филиалу, а непосредственно Цюриху?

«Кто решил, что я должен жить? Почему?»

Флобер пообещал, что сотрудничество продолжится в прежнем ключе. Прозвучало двусмысленно, потому что теперь Чайка точно знал, чем оно, это самое, мать его, сотрудничество, закончится. Один раз пережил, во второй может не получиться.

«Или не будет никакого сотрудничества?»

Офицер Ушенко тоже заходил, приносил бумажки какие-то на подпись. Пустые бумажки, откровенно пустые, ненужные. Держался с привычным высокомерием, грубо держался, но пришел, показал, что по-прежнему на своей должности и что Флобер ничего ему не сделал, хотя именно он, Ушенко, сорвал замысел директора. Сначала предупредил о бунте, потом и вовсе спас.