надо идти. И я уже вижу, как иду, еле вытаскиваю ноги из сугробов, жарко, а лицо обмораживается… Ну и что? На то и зима!

В субботу был разговор с директором, он предложил мне быть завучем по воспитательной работе. И еще предложил подумать об уроках ритмики. Кажется, будет оркестр и фортепианный кружок. Вот сколько у меня появилось работы в школе! Получать буду сто восемьдесят рублей, — значит, не стану разрываться на кусочки, как было до сих пор.

Здесь скверная вода, и все мучаются с волосами. Я тоже боюсь за свои. Вся надежда на хну. Не знаю, что делать с собой, милая мамулька, — я стала полнеть и поэтому научилась крутить «хула-хуп». К холоду привыкла. Кстати, это делается просто, надо поменьше кутаться.

Поздравляю тебя с нашим женским праздником! Клянусь «черным флагом Дэви Джонса», и дымом Ключевской сопки, и кратером Шивелуча, из меня еще будет человек!

27 февраля. Работы по горло и даже выше. Занимаюсь с двумя хорами, аккомпанирую вокальным группам, ставлю два маленьких спектакля к олимпиаде школьной художественной самодеятельности. Работаю сейчас с десятым классом. Умоталась, но довольна — день прожит не зря! Ребята начинают на меня смотреть с уважением, и я счастлива, — значит, ввожу их в мир прекрасного! А здесь это так нужно. И край суровый, и работа суровая, и люди невольно грубеют. И как хорошо, что я здесь. Я нужна, и уже мечтаю о том, что пройдет сколько-то времени и люди станут нежнее, бросят пить, потянутся к прекрасному, имя которому — Искусство! И поэтому планов, и предложений, и фантазии у меня уйма. И это мне так помогает переносить все невзгоды «суровой страны Камчатки». В столицах себя не узнаешь, а здесь сразу все выходит на поверку, и ты определяешь: человек ты или нет? Борец или так себе? А это очень важно — узнать себя, узнать, на что ты способен.

На олимпиаду наряжусь в черный костюм, волосы у меня сейчас хорошие — послушные, темно-золотистого цвета, особенно красивы на свету или на солнце. Кожа на лице ровная, чистая, особенно после улицы, когда ветер со снегом. Такого массажиста еще поискать. И глаза стали другими — ясные, мудрые. Вот как расхвасталась! Ну а кому же, кроме моей мамульки, я об этом скажу? Тем более, что появилась «жертва» — ударник в оркестре, мальчишка моих лет. Но сердце мое стучит ровно, и ни ему, ни мне ничто не грозит.

Славные ребята в нашей школе. Почти все, если не считать двоих, которые портят мне жизнь. Ну, не жизнь, конечно, а настроение. Оба из пятого класса. Жуть! Но виноваты ли они, если их не воспитывают, не внушают добро, а за каждую провинность бьют и ставят коленями на дробь! Это в наше-то время. А сами на глазах у детей жрут водку, матерятся и занимаются «любовью».

Нюра мне говорила, что у нее в детском саду дети играют «в папу и маму», А мой самый любимый и самый неподдающийся ученик Вовка Дергачев. Его мать лишили родительских прав за пьянство, сестра в четырнадцать лет родила, отец пьяница. И вот он, шестиклассник, говорит прокурору: «Ну что ж, хоть какая она ни есть, а все-таки мать!» Ну как не уважать его за это? Ведь человек! Уже вырастает, умница, только страшно нервный, разболтанный, а способный и добрый. А его друг Коля Забелин, такой же, из такой же семьи. Но душа у него — чудо! Идет навстречу, осияет своими глазами, а в улыбке столько доброты — умереть можно от жалости и радости за его человечность. И вот думаю, значит, и страдания бывают полезны? Но это уже крайность. Нет-нет, страданий не надо. Все доброе должно приходить только от добра!

Таких ребят, добрых, светлых, у меня много, иногда — невыносимых, иногда до щемящей боли дорогих. Ну, разве я не счастлива?

«Екатерина Васильевна, а вы долго нас будете учить?» — «Еще два года, а что?» — «Так мало!..» — огорчились, а я обрадовалась. Значит, нужна, значит, приняли меня, полюбили. И вот теперь Вовка Тархов (второй невозможный из пятого класса) ходит на все занятия хора, поет, рявкает на болтунов. Больше того, изъявил желание петь в ансамбле. Это же здорово, чтобы такой парень — и вдруг проникся к пению! Вот тебе и радость моя! А то еще другой ученик получил пятерку по сольфеджио и сказал своей учительнице, что петь его научила Екатерина Васильевна. Хожу и сияю!

Нет, мне не скучно. Некогда скучать…

2 апреля. Здравствуй, мамочка!

Вот уже и апрель. Двадцатый для меня и пятидесятый для тебя. Наш месяц — твой, папы и мой. Столько нахлынуло воспоминаний, и милых, и горестных. До сих пор не верю, что у меня уже нет отца. Ну никак не укладывается ни в голове, ни в сердце. Когда мне становится особенно трудно, мысленно разговариваю с ним. И мне становится легче. Все самое гордое и неунывающее во мне — от него, от его силы и доброты. Года за два до смерти, в одной из наших задушевных бесед, он сказал мне: «Люби, доча, людей. Всегда люби, сколько бы горя ты ни встретила в жизни, как бы ни разочаровалась в них». Тогда эти слова не дошли до меня, были абстракцией, теперь же я поняла их глубокий смысл. Они мне помогают во многом. Да, бывает, плох человек! Да, обидел меня! Ну и что же — разочароваться во всех? В каждом видеть подлеца и негодяя, хама и эгоиста? Нет, тогда жить не стоит! Тот, кто не любит людей, в первую очередь сам плох!

У нас девочка, косенькая. Старательная, тихая, — многие не замечают этого в ней недостатка, что косенькая, привыкли, а другие и замечают, но из врожденного чувства такта и вида не показывают. Но есть один ученик, просто звереныш какой-то, — тычет ей в глаз пальцем, обзывает «косой», кривляется. Я говорила с ним, внушала, что так нехорошо, — не помогает. Пошла к родителям. И что же, ты думаешь, мне ответила мать? «А если она косая, так что — и слова не скажи?»

«А если бы, — говорю я, — ваш сын