как только получишь мое письмо, так сразу же и отвечай. Не откладывая. А то и просто, не дожидаясь от меня письма, пиши. У меня каждый раз праздник, как только получу от тебя письмо.

А что же это мой милый братец? Или уже забыл сестренку?

19 ноября. Мамулька, получила сразу твоих два письма, но отвечать не тороплюсь. Самолеты не летают. Размок аэродром. Да-да, размок, три дня шли проливные дожди, налило кругом — ужас! От нашего крыльца не пройти, воды чуть ли не по колено. Под окнами целый залив, даже лодка стоит на приколе. На лодке и переправились в школу.

Мама, моя взяла! Мне дают уроки пения во всех четырех младших классах. Пришла бумага из облоно, где указано на необходимость повышения музыкального уровня учащихся, а посему все уроки пения передать специалисту, то есть мне! Сколько раз я говорила об этом же и в роно, и нашему директору, а они хоть бы пальцем шевельнули, — целая четверть потеряна. Училки были страшно возмущены тем, что я на педсовете (еще до указания облоно) подняла вопрос о том, будут ли мне отданы уроки пения во всех младших классах. Особенно одна кричала: «Не отдам свой класс! Ребенок должен знать только одного учителя! И я не виновата, что меня не обучали музыке!» На что я спокойно ответила: «А меня обучали». Но тогда меня никто не поддержал. Но теперь, кажется, все! Музыка, пение — разве не делают они человека нежнее, добрее?

Отвечаю на твои вопросы. Разучиваю Сонату Грига. Выучила «В пещере горного короля». Начала разбирать «Принцессу».

И все бы ничего, но заниматься приходится урывками. Остаюсь одна в школе, когда никого уже нет, и какое-то странное состояние охватывает меня, когда нежные звуки становятся сильными, заполняют пустоту, и тихая, далекая школа кажется большим светлым дворцом из хрусталя и мрамора… А потом иду домой. С моря дует в лицо резкий ветер, неба не видно, как не видно и моря, — все поглощено тьмой, и от этого еще прекраснее музыка Грига, которая звучит в сердце, и, удивительно, мне кажется, что и я причастна к ней и что когда Григ создавал ее, то, наверно, думал о таких, как я, бредущих поздним вечером краем сурового моря…

Не так-то легко расположить к себе местных. Здесь народ со своими порядками и не очень-то нуждается в посторонних. Но меня потихоньку принимают в свой клан. В субботу была комсомольская свадьба. Меня пригласили. Нюра разоделась как только могла. Я оделась поскромнее, хотя, ты знаешь… то самое платье я могла бы и надеть. Но лучше уж так, как решила. Соседом за нашим столом оказался славный дядька, папа двух моих учениц. Он подпоил нас шампанским и все уговаривал, чтобы мы кричали: «Горько!» И мы кричали. Особенно Нюра. На свадьбу пришел и ее Вася. И представь, пил только лимонад и был весь внимание к Нюре. Ах, как она была счастлива! Кричала «горько!» и от удовольствия даже топала под столом ногами. И молодые должны были целоваться — невеста смущенная, жених тоже, и от этого всем весело и очень смешно. Хотя, не знаю, если бы я была на месте невесты, вряд ли бы мне было так уж смешно. А потом были танцы. И, конечно, мой сосед, уже подвыпивший: «Ах, как вы красивы!» На что я ему: «Это потому, что вы навеселе». Но он клянется, что я ему и трезвому всегда казалась красивой. А он меня ни разу и не видел. «Видел! Видел!» Вот тебе и «славный дядька»! А жена его тут же сидит за столом и смотрит на нас, и глазки у нее такие, что я те дам, и я подальше, подальше, и тут ко мне подскакивает физрук — стройный молодой джигит — и умыкает меня на танец. И словно сговорился с моим «славным дядькой»: «А вы, Катенька, резко отличаетесь от всех. И не только красотою, а и еще чем-то, чего я не могу выразить». И глядит на меня такими глазами, будто в каждый влил по бутылке подсолнечного масла.

Но в общем все было очень хорошо. И что еще. Представь картину, мы возвращаемся домой — Нюра с Василием и я. Поем: «По долинам и по взгорьям». Поем во всю силу веселых голосов. И слышим, вдали поют ту же песню. Песня приближается к нам, мы к ней. И вот навстречу нам такая же троица — две девушки и парень. Мы останавливаемся друг против друга и с серьезными лицами поем вместе до конца песню, после чего, ни слова не говоря, расходимся.

Как мы смеялись! Как мы хохотали! И сегодня весь вечер хохочем с Нюрой.

Ваша Камчадалка.

6 декабря. Добрый вечер, мои хорошие!

Точнее, добрый день! Да, у вас еще день, а мы уже собираемся ко сну. Наконец выдался свободный вечерок, и я нашла в себе силы сесть за письмо. Посылку получила. Спасибо. Мармелад мы уничтожили в один присест, — здесь его не бывает. Потому так алчно и расправились. Учебники, как всегда, кстати. Хна. Как жаль, что всего две пачки, — одну отдала Нюре. Красивой кому не хочется быть?

Ну и денек выдался — десять уроков с утра, вечером репетиция, да еще уговорили меня поиграть с эстрадным ансамблем (баян, ударник, кларнет и я). Получилось здорово, хотя я никогда не играла джазовую музыку. А теперь просят еще играть. Танцы. Играю и хохочу — первый раз в жизни играю для танцоров. И нравится, потому что без меня в джазе пустовато звучит.

Завтра концерт. Поют мои ученицы. Немного волнуюсь.

9 декабря. А я все еще не могу дописать тебе письмо, все некогда. Впрочем, и смысла не было спешить — уже неделю не летают самолеты.

Концерт прошел чудесно, правда, сама я не участвовала — от бесчисленных репетиций сел голос. Девочки мои очень понравились, и из-за этого я им. Теперь ходят за мной по пятам и смотрят влюбленными глазами.

Мамочка моя! Сколько раз я тебя обижала! Как хочется теперь,