— Это сделал Жан Нувель, и это первый дом, в котором мне захотелось жить, — прошептала Паола, прижимаясь ко мне. — Тебе нравится?

И я, не задумываясь, ответил — «Нравится!». Хотя скорее я имел в виду не причудливый интерьер, созданный прославленным дизайнером, а горячее, гибкое и такое желанное тело девушки, прижимающейся ко мне. Нежно, едва касаясь, я целовал прекрасные губы, шею, плечи, осторожно снимая с нее все лишнее. Все, мешающее моим губам и рукам. С игривым шелестом упало на пол платье, и маленькая, тугая грудь упруго сжалась под моими осторожными пальцами. Крупные соски напряглись и затвердели, и Паола тихим и долгим стоном отозвалась на мое прикосновение, податливо изгибаясь навстречу ласке. Первая волна страсти уже прошла, и меня переполняла не первобытная сила, а тихая нежность к этой прелестной статуэтке из плоти и крови. Не было ни единого места на ее теле, которого я не нашел бы своими губами, и эта сладостная пытка заставляла ее метаться в моих руках, сбивая белую гладь простыней. Смуглая кожа казалась матовой в ярком лунном свете, льющемся на нас с небес. Точеные формы, тончайшая талия, непостижимым образом переходящая в широкие, полные бедра и длинные, бесконечно стройные ноги — словно резец гениального ваятеля прошелся по куску темного мрамора, с ювелирной точностью отделив все лишнее. И это чудо, это совершенство было всецело подвластно моей воле, моему желанию, моей страсти, которую я отдал ей без остатка, вновь и вновь погружаясь в ее тело. Эта ночь останется в моей памяти навсегда, в ней было что-то волшебное, то, что бывает в жизни лишь однажды и никогда не повторяется вновь. Казалось, что наши тела не знают усталости, мы расставались лишь на мгновение, чтобы слиться опять, забывая обо всем.

Лишь к рассвету силы покинули нас. Похоже, что произошло это одновременно. Паола лежала на мне, и впервые за эту ночь ее запах, жар ее тела не вызывали во мне дикой волны возбуждения. Страсть ушла, отступила на время, оставив вместо себя огромную нежность. Я ласково гладил ее растрепавшиеся, влажные от пота волосы, а она молча уткнулась мне в шею. И иногда сладко, очень вкусно посапывала. Первые лучи солнца робко освещали комнату, понемногу вытесняя из нее ночной мрак. Они лились через прозрачное стекло крыши, просачивались сквозь ровные ряды решетчатых окон. Мелькнула случайная мысль о крайне невыгодном с точки зрения безопасности интерьере, мелькнула и — пропала, растворившись в сладкой истоме, переполнявшей тело. Паола пошевелилась, скатилась с меня, легла рядом и, прижимаясь щекой к моему плечу, тихо позвала:

— Андре?

— Что, милая?

Она потянулась, крепко прижимаясь ко мне своей упругой грудью, и замурлыкала, как кошка. Потом спросила, пряча глаза:

— Ты… Тебе было хорошо?

— Да. Ты чудная женщина, Паола. И у тебя такая попа!

— Да ну тебя! — Она засмеялась и легонько шлепнула меня ладошкой.

— Почему? — удивился я. — Нет, это конечно, не главное твое достоинство, но… Немаловажное…

— Ты дурачок. — Она улыбаясь ткнулась мне в шею. — Андре?

— Да, Паола?

— Я… Я хочу… Ну, в общем, я хочу, чтобы ты всегда был со мной… — Она на мгновение подняла глаза, и вновь опустила их.

Я усмехнулся, прижимая ее к себе. Большинство женщин на ее месте сказали бы — «Я хочу быть с тобой». Стальной характер. Везде и во всем она хотела быть «сверху». А я… Пойду ли я под седлом?

Вряд ли… Я открыл было рот, собираясь свести все к шутке, и… совершенно неожиданно для себя произнес:

— Я люблю тебя, Паола.

В этот момент и послышался приближающийся гул вертолета.

Словно распрямившаяся пружина, я вылетел из кровати. Взгляд на часы — начало шестого утра. Нет, в этой стране я никогда не высплюсь…

— Где твои вещи? Одевайся, быстро! — лихорадочно озираясь в поисках своей одежды, рявкнул я на Паолу.

И еще раз убедился — она потрясающая женщина. Ни одной эмоции, лишнего вопроса — змейкой скользнула по кровати и исчезла за одной из перегородок. Я перевел взгляд на пол, заметил свои брюки, успел сделать шаг — и ажурная рябь оконной решетки буквально взорвалась, разлетевшись на куски. Влетевший в окно человек выпрямился, утверждаясь на обеих ногах, но короткий «МР-5» в его руках уже мгновение назад был направлен мне в живот. Метров шесть расстояния, с голыми руками бросаться на автомат? Я расслабился и замер. В соседнее окно ворвался еще один «Тарзан», и я понял, откуда они берутся. Съезжают по тросам прямо с борта вертолета. Рационализаторы. В этот момент вновь прибывший стянул с лица маску и широко осклабился, с интересом озирая меня сверху донизу. Понятное дело. Я бы на месте Луиджи тоже порадовался, застав его голышом в спальне. А стоявший передо мной человек был именно синьором Луиджи.

— Доброе утро, месье Дюпре! — радостно сказал он. — Я вижу, вы не теряете времени даром?

— Изволите трахать синьорину? Что ж, одобряю. Мне, правда, пока не доводилось, но как раз сегодня надеюсь попробовать. Впрочем… Желающих много. Дон Кольбиани обещал устроить для синьоры марафон — человек двести-триста. Сколько выдержит. Но первым буду я. Не правда ли, синьорина? — крикнул Луиджи, подмигнув мне. И вдруг пустил длинную очередь поверх моей головы. Кивнул своему напарнику: — Найди ее, притащи сюда. И — без глупостей. Она мне нужна живая. Целенькая. Да, Дюпре?

Я упрямо молчал, и это его, похоже, раздражало.

— Ты онемел от счастья, французик? — Он еще раз оглядел меня, задержав взгляд на уровне моих бедер. — Ну что ж, я понимаю, чем ты удивил синьорину. — Луиджи похабно ухмыльнулся. О'кей. Вбрасывание.

— Мой член короче твоего языка, мон шер, — мягко сказал я и улыбнулся.

— Отлично, ублюдок. — Ухмылка сползла с его лица, сменившись злой гримасой. — Я тебе его отрежу, вместе с яйцами. Потом померим. Он будет напоминать синьорине о тебе, когда ее…

Не закончив, Луиджи потянул из ножен, укрепленных у него на бедре, большой нож. «Железный зуб выживания»? Ну-ну.

— Ты ужасно смешной человек, Луиджи, — как можно небрежнее заметил я. — Ты не итальянец, но в то же время ты намного больший мудак, чем все итальянцы, вместе взятые. Я еще в первый раз подумал — может быть, ты крашеный ирландец?

Похоже было, что я угадал. Глаза его загорелись злобой, а рука покрепче перехватила нож. В этот момент послышался шум, глухой звук удара, слабый вскрик, и в комнату вошел второй «коммандос», волочивший по полу Паолу. По ее лицу текла кровь, но я с облегчением заметил, что она была одета. И то ладно.

— Пыталась напасть… Каратистка… — буркнул напарник Луиджи.

Тот зло приказал:

— Дай ей еще разок. И следи за этим… плейбоем. Он думает, что круче него могут быть только яйца? Вот мы это сейчас и проверим. Да, французик? Я кастрирую тебя в честном бою, не беспокойся…

И с этими словами он, перебросив коллеге автомат, пошел на меня, разминая кисть руки с зажатым в ней ножом. С кислым видом я двинулся по кругу от него. Внутренне я ликовал. Этот баран думал, что у него есть преимущество, он был одет, на нем были тяжелые ботинки, жилет со снаряжением, нож. А перед ним стоял голый человек, на котором отсутствовало даже нижнее белье. Для нормального Homo Sapiens гибели подобно ощутить себя голым перед противником, это ломает его чисто психологически, и, судя по довольной ухмылке, опытный Луиджи об этом знал. Но он и не подозревал о том, что меня когда-то специально учили не бояться наготы. В детстве, во время наших летних поездок на малые острова южной Японии, когда мы неделями жили с Есидой Коцукэ вдвоем на клочке земли и питались тем, что могли поймать в море или в воздухе, он в первый же день забирал у меня всю одежду. И совсем не потому, что ему нравились маленькие мальчики. Есида часто повторял во время тренировок: «Голый человек слаб. Но не потому, что он лишен одежды, а потому, что он думает об этом. Забудь о том, что ты наг, — и ты будешь в два раза сильнее противника, потому что он будет ожидать от тебя слабости. А фундоси на твоих бедрах не поможет тебе ударить сильнее». Я хорошо усвоил наставления Мастера. А Луиджи был всего лишь ничтожным гайдзином.