Лео сказал, что с удовольствием встретился с Полем. Тот показал им фотографии, которые скачал из Интернета и которые до сих пор лежали разбросанными на одном из ковров. Большой зал в отеле «Плаза» в Нью-Йорке утопал в цветах, под огромной хрустальной люстрой, по периметру танцевальной площадки, блестящей, как водная гладь, выстроились бесконечные столики для гостей. Камилла в длинном белом платье стоит между отцом и матерью. Камилла танцует с Лео. Камилла и Лео позируют невидимому фотографу. Под каждой фотографией стояло имя: мадемуазель Камилла Ван Брекер-Дефонтен, месье Лео Ван Брекер-Дефонтен. Мадемуазель, месье… Прямо не знаешь: то ли смеяться, то ли плакать. Вот уж действительно, великие люди!

По настоянию матери им пришлось слетать на пару дней в Нью-Йорк. Госпожа Ван Брекер-Дефонтен заметила, что ее близнецы выросли, что, стоя рядом друг с другом, они излучали поистине загадочную красоту, притягивая взгляды окружающих, и если их как следует «натаскать», — говорила она, то любой потенциальный меценат станет гораздо сговорчивее. Близнецы стали козырным тузом в ее игре по добыванию средств на благотворительные нужды. «Вы нужны мне», — сказала она, и это была не просьба, а приказ. Лео и Камилла выполнили все, что от них требовалось: выдержали все примерки, были красивы и соблазнительны, продемонстрировали страстный интерес к Балу колыбелей и его благотворительным целям, с легким изяществом добыли чеки на весьма крупные суммы и, едва исполнив свой долг, быстренько смотались, чтобы избавиться от Астрид. Они были очень тронуты тем, что Поль нашел и распечатал их фотографии, но у их родителей было несколько альбомов с такими снимками.

Они отлично поладили с Полем, который, по их словам, сильно изменился в лучшую сторону, и здорово посмеялись, когда Поль рассказывал об эпизоде с министром, так как этот министр обедал у их родителей, когда был еще депутатом. Они отыскали в электронном ящике родителей его e-mail и дали Полю на всякий случай… Они поговорили об агрономии и политике, «зеленых» и Гринписе (Лео), экономике и политике, а также европейской юриспруденции (Камилла). Короче говоря, близнецы затеяли большую игру с Полем, новым Полем, «который сильно изменился в лучшую сторону», и я терялся в догадках, почему Лео, не любивший болтать, и Камилла, не терпевшая, когда ей противоречили, приложили столько усилий. От их болтовни у меня начало стучать в висках, и мне захотелось поставить на место этих грязных лицемеров.

— Ты показал ему свои рисунки, Лео?

Конечно, он даже не подумал об этом.

— Ты считаешь его слишком тупым, чтобы он мог оценить твое искусство?

По телу Лео пробежала дрожь.

— Вы прикидываетесь, что интересуетесь его делами, но не говорите с ним о том, что действительно значимо для вас, а едва он вышел за порог — как вам уже наплевать на него! Подумаешь, деревенщина, притащился из своей дыры на какую-то сельскохозяйственную выставку, это же не Бал колыбелей, а бал коров и картошки! Может, Камилла, ты рассказала ему о любовных сеансах? Держу пари, что нет!

Мои нервы были взвинчены до предела, я пылко защищал Поля, бросаясь в атаку, идя в рукопашную. Лео продолжал дрожать, Камилла закусила губу, ее растекшийся макияж превратил ее лицо в трагическую маску. Вдруг я понял, что зря обвиняю их. Близнецы вполне искренне расспрашивали Поля о его успехах, они делали это от чистого сердца, они делали это ради него, ради меня, ради нашего детства, для них эти детские воспоминания были самым дорогим на свете, а я сейчас уничтожаю их, уничтожаю самого себя.

— Простите, — сказал я.

— Не беспокойся, — тихо произнес Лео.

Камилла показала мне взглядом на Анну. Та сидела с отсутствующим видом на полу, рассматривая фотографии. Казалось, она ни слова не слышала из нашей короткой стычки.

— Анна? — позвала ее Камилла.

— Я тоже, — сказала Анна.

— …?

— Я тоже ходила на балы, в Аргентине, их устраивали в посольстве. Вначале я танцевала с отцом, а потом мне разрешали танцевать с парнями. Я очень любила танцевать и тоже носила такие же длинные платья. Моя мама специально летала за ними в Париж.

— А чем занималась твоя мать?

— Она была оперной певицей до того, как вышла замуж за моего отца.

— А он кем был?

— Дипломатом.

— Наверняка наши родители его знали, как его фамилия?

— Он погиб, вместе с моей матерью. Их похитили, а затем убили.

— А тебя как зовут?

— Анна.

— Это я знаю, а фамилия?

— Дельгадо, но это не фамилия моего отца.

— А почему ты не носишь его фамилию?

— Это опасно для меня, надо подождать…

— Подождать чего?

— Когда уладят дела моих родителей, это очень сложно объяснить.

— И ты живешь одна?

— Да.

Я с изумлением слушал этот диалог. Камилла учинила настоящий допрос Анне, а та отвечала четко, быстро, но такой натянутой я ее никогда не видел. Лео нахмурил брови: «Ладно, Камилла, довольно».

— Это так грустно, — заключила Камилла.

И я узнал голос моей настоящей Камиллы, искренний и полный участия, и тотчас же злой ветер утих, атмосфера слегка разрядилась, но время от времени порывы ветра давали о себе знать, резко меняя направление, — слово, которое часто упоминала моя мать, говоря о моем будущем. Ненавистное слово «направление» снова всплывало, как утопленник, в моем сознании, но в этот вечер я не ощущал никакого направления, а опять погружался в трясину печали, терял под ногами почву и не знал, за что уцепиться в этой жизни. Но разве Анна не говорила мне, что ее мать была актрисой? И что ее родители погибли в авиакатастрофе? Или я что-то перепутал?

Лео тоже был на взводе — пицца, которую он поставил разогревать в духовку, подгорела, он попытался было приготовить спагетти, но переварил их, в результате мы все выбросили и снова заказали пиццу по телефону. «Ее привезут теплой, разогревать не придется», — как-то не очень убедительно произнес Лео. В ожидании пиццы мы не знали, чем заняться. Анна все еще сидела на ковре, перебирая фотографии с Бала колыбелей. Она подолгу рассматривала каждую из них, потом принялась перебирать диски, потом опять вернулась к фотографиям. Вдруг она все бросила, обхватила голову руками, и занавес из волос упал на ее лицо. Такой я увидел ее в первый раз на ступеньках спортзала.

Камилла неожиданно произнесла: «Извини за мое любопытство». Анна подняла голову: «Раньше я не была одна, у меня был друг, но он уехал в Японию». — «Вот как, — усмехнулась Камилла, — но теперь у тебя появился новый друг, не так ли?»

И снова подул колючий ветер; я не понимал, что за новые нотки проскальзывают в голосе Камиллы. Она посмотрела на меня, и я вдруг снова увидел ее шестилетней девочкой в белоснежном платье. Над нами скрипят качели, а мы стоим на гребне горы, понимая, что сейчас упадем, но не знаем, в какую сторону, — я что-то совсем запутался. Новый друг? Кто? Я? Лео? К чему она клонит? Я по-прежнему не мог собраться с мыслями, но всё так и происходило: фотографии, допрос Камиллы, ее извинения, сгоревшая пицца, забытые спагетти, друг, уехавший в Японию, новый друг без имени, но были еще и подземные течения, которые прокладывали себе русло под этими событиями, и ветер, сбивавший меня с пути. Я пытаюсь рассказать обо всем этом, но снова теряю направление мысли и снова возвращаюсь к фотографиям, пицце, однако это никого не интересует, как и истории про течение и ветер, и про то, что пробивает себе путь на поверхность. Невозможно об этом рассказать в таком месте, как кабинет моей судьи во Дворце правосудия.