В дороге они мало говорили. Чего переливать из пустого в порожнее? Столыпину было жаль 67-летнего старика, которого явно сунули на заклание. Революция не думала утихомириваться, только глубже и организованнее уходила в подполье. Его надо было чистить, как всякий домашний подвал. Может ли громадный российский дом жить при таком захламленном, грязном подполье? Там от пришлых, сбежавшихся со всех окрестных помоек крыс вонь стоит несносная. Крысоловки надежные нужны, коты – душители крыс. Да уж и спускать мусорщика-чистильщика в этот обезвреженный ад.

В Саратове он был пожарником, а здесь и того хуже – мусорщиком!..

Не стоило обольщаться: при никчемном старике именно такая роль ему и уготована. Но ведь не откажешься?.. Не сам же Горе-Мыкин до того додумался?

Барон Фредерикс, встречая их в приемной, не мог скрыть своего сочувствия:

– Ничего, ничего, Бог даст…

Сочувствие внешне относилось к обоим гостям, ступившим на ковер приемной, но адресовалось-то, конечно, Столыпину.

– Государь пожелал вначале принять Ивана Логгиновича… Я сейчас осведомлюсь…

Вернулся он с поклоном одному Горемыкину. В этом не было никакой обиды Столыпину, но все же… Неужели до сих пор не договорились?

Нет, обычный церемониал. Все-таки Горемыкин был властным председателем Совета Министров, а Столыпин только подвластным губернатором.

Впрочем, через пять минут позвали и его.

Столыпин был в камергерском мундире; придворный церемониал исполнил с полным достоинством.

Николай II указал на свободное кресло пред своим столом.

– Вы, конечно, догадываетесь, Петр Аркадьевич, для чего я вас вызвал?

– Да, ваше величество, – привстал Столыпин.

– Сидите, сидите. Мне хотелось бы без спешки досказать вашу догадку. Я уже имел случай поблагодарить вас за успешное утишение такой трудной губернии, как Саратовская. Думаю, и с более великой задачей справитесь. Мы изволили назначить вас министром внутренних дел. Что вы, Петр Аркадьевич, на это скажете?

Несмотря на усаживающий взмах царской руки, Столыпин, поднявшись, не сел обратно. Минута была слишком важная. На официальное предложение и отвечать надо было официально.

– Ваше величество, я не сомневаюсь, что вы все заранее обдумали, но все-таки разрешите высказать свои возражения?..

Николай II с некоторой тревогой остановил на нем взгляд застывших глаз.

– …возражения против самого себя…

Царь поощрительно, отходчиво улыбнулся в негустые, домашние усы.

– Согласитесь, ваше величество, задача непосильна, трудна, я бы сказал – слишком смела и для вашего величества?

Николай II посмотрел уже с другой усмешкой, как бы говоря: «Ну, нам видней, кого и куда назначать!»

– Сами посудите, ваше величество. Взять губернатора из Саратова, по сути провинциала, и противопоставить его не только петербургскому чиновничеству – всей сплоченной оппозиции в Думе. Это, пожалуй, обречь главное министерство на провал…

Николай II не перебивал, и надо было договаривать до конца.

– Сдается мне, ваше величество, для такого министерства потребен человек, который сможет обуздать столь задиристую Думу и…

– Насколько я изучил вас, Петр Аркадьевич, – перебил государь, – вы тоже принадлежите к людям задиристым?

Сейчас и Столыпин вынужден был улыбнуться:

– Я имел в виду авторитет! Авторитет высочайше утвержденного министра. Его способность навести порядок в России…

– …как на Саратовщине? Нас это вполне устраивает.

Столыпин не уступал в начавшемся споре:

– Даже при беглом знакомстве с петербургскими веяниями я уловил: все уповают на думское большинство…

– Да, да, на кадетов, – впервые подал голос Горемыкин.

Николай II небрежно отмахнулся от него:

– А если мы не желаем министра из случайного думского большинства?

– Тут я вполне согласен с вами, ваше величество. Но одно мое имя может вызвать бурю в Думе. Не знаю, с чьей это подачи, но за мной уже тянется шлейф черносотенца…

У государя просыпался зов романовских предков:

– А если мы на этот, чуждый нам, шлейф наступим ногой? – Он даже притопнул, если не петровской, то все же царской ногой.

В конце затянувшейся беседы, которая мало походила на официальную аудиенцию, Столыпин просто поднял сложенные, как бы для молитвы, ладони:

– Умоляю вас, государь, избавить меня от ужаса нового положения! Я пойду на эту должность только в том случае, если вы прикажете мне… ибо я, как верноподданный, обязан и жизнь отдать!..

Николай II секунду помолчал.

– Да! Приказываю вам, Петр Аркадьевич Столыпин. И благословляю вас – на пользу нашей России.

Говоря это, Николай II взял его руку обеими руками и горячо пожал ее.

Столыпину оставалось только поцеловать руку благословившего царя и сказать:

– Я повинуюсь вам, ваше величество!

У Николая II, у Горемыкина, да и у самого Столыпина на глазах были слезы…

Но дописывал он семейное письмо уже не столь сентиментально:

«Да, мой ангел. Мой хранитель.

Жребий брошен, сумею ли, помогут ли обстоятельства, покажет будущее. Но вся Дума страшно настроена, обозлена основными законами, изданными помимо Думы, до сформирования кабинета, и будут крупные скандалы.

Столыпину пришлось работать при странном председателе Совета Министров…

Министр внутренних дел в России был главным министром; мало того, что ему подчинялись полиция и жандармерия – он же назначал губернаторов и генерал-губернаторов. Но все-таки негоже было прыгать через голову председателя. Но что же делал Горемыкин, поняв, что Витте навязал через голову избирательный закон, давший преимущество крестьянам? Да ровным счетом ничего. Тешил свое старое, чиновничье самолюбие: мол, все само собой разумеется, и депутаты, так поспешно, в революционной суматохе, избранные в Думу, придут к нему на поклон.

Ан нет! Они чувствовали свое положение: царь-батюшка на них полагается. В кои-то веки пригласил даже в Зимний дворец. Более того, самолично перед ними, сермяжными, речь говорил:

– Я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверенным в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворять нужды столь близких моему сердцу крестьян…

А к депутатам-крестьянам примыкали конституционные демократы, в просторечии кадеты, и разные другие левые партии, вплоть до большевиков. Да и возглавлял Думу кадет Муромцев, который тоже играл с мужиками в кошки-мышки. А мужики-думцы, уже побывавшие в Зимнем дворце, пред очами самого царя-батюшки, теперь ждали только одного: нового земельного закона. Но его-то как раз и не было. Да никто особо и не стремился к этому. Даже кадеты, кричавшие «об отчуждении помещичьих земель». А большевики знали, что «отчуждение» без революций невозможно. Так что царь был сам по себе, правительство само по себе, а Дума?..