– Не этот ли?..

– Во-во! Самое дело – в наши председатели…

Кажется, лишнее уже говорили. Сии сплетни не для царских ушей. Ну, да князь Орлов в доносчики не годился, а Столыпин тем более.

С тем бы на этот раз и расстались, да Орлов не преминул сказать:

– Но что интересно, как сойдутся вместе на подушках этой машины – нет-нет да и мелькнет знакомая фамилия: Столыпин!

– Фамилия и мне знакома, да не стоит, князь, всуе ее поминать. Пощадите великодушно!

Столыпин стал пореже встречаться с князем Орловым. Человек от безделья болтлив…

В дорожной пыли между Петербургом и Царским Селом фамилии мелькали, как призраки гадящих керосиновых фонарей.

Пора бы переходить на европейское электричество… как и на европейских премьер-министров… но куда денешь Горемыкина? После сваленного в суматохе Витте Николай II и сам уже не знал, чьи советы принимать.

Столыпин чувствовал, что пыльные круги вьются уже вокруг его головы…

Он хотел отсидеться в семейном тихом кругу, для чего и снял на Аптекарском острове огромнейшую летнюю дачу, которая служила и министерским кабинетом. Ольга со всем взрослеющим семейством устроилась в зеленой обители, но с ужасом восклицала:

– Петро, да ведь они сюда со всего Петербурга пыль тащат!

Верно угадывала: пыль! Грязная дорожная пыль. Сплетни и дрязги. Анекдоты и пресерьезнейшие прожекты… как скрестить, например, заграничного либерала Милюкова с полицейским Треповым? Еще не нужная никому Дума не была распущена, еще Горе-Мыкин время от времени заявлялся с отчетным визитом к царю… а за что отчитываться?.. Естественно, пыль сплетен, разговоров и переговоров мело в сторону Аптекарского острова. То либерал, то полицейский! То краснобай, то дурак! То в лакированных щиблетах, то в дорожных, грязных калошах. Ольга все воспринимала в натуральном виде.

– Да слуги и грязь не успевают убирать!

Муженек серьезно отвечал:

– И я не успеваю.

– Да разве наши слуги плохи?

– Наши неплохи, но другие-то?..

– Какие еще другие, Петечка?

– Те, что без царя в голове, а то и вовсе без головы.

Ольга сама за голову хваталась:

– Ты здоров ли хоть, милый?

– Как никогда ранее!

– Ой ли?..

Она все переводила на житейский лад, с полным правом клала исцеляющую ладошку на его разгоряченный лоб. Но замечала только:

– Лысеешь, Петечка… Ты не торопись с этим… а то я, смотри, любовника заведу!

– Заводи, Олечка, заводи. Давай я тебе самого Распутина пришлю. Слышала о таком?

– Не слышала, да уж фамилия-то…

– Верно. Не обижайся. Уж лучше говоруна Милюкова… Кажется, именно он и пылит?

В этот ли, в другой ли какой раз, обсуждая новый состав министерства при существующих еще министрах, он в сердцах сказал Милюкову:

– Вы хотите кабинет большинства? То есть кадетское министерство? То есть вы, Павел Николаевич, к примеру, министр внутренних дел?.. Погодите, не перебивайте. Представьте, есть и такая должность, которую я пока имею честь занимать. И еще представьте: вы вместо меня. Но ведь «нутряному министру» подчиняются и полиция, и жандармерия, многое другое. Тюрьмы, например. Виселицы. Каторга. Ссылка. Каково удовольствие?

Ольга расхохоталась бы, увидя, в какое негодование пришел «чистейший» профессор. А между тем самое обычное перечисление министерских обязанностей. Раз существует государство – должны существовать и полиция, иначе кто же будет тюрьмы наполнять? Народ там быстро помирает – постоянно гони полицейской метлой новых сидельцев! Нельзя, чтоб Петропавловка, Шлиссельбург, Кресты иль Бутырки оставались без народонаселения. Никак нельзя. Противоестественно.

Конечно, в шутливо-домашних разговорах с Ольгой он до такого сарказма не доходил, но в спорах с министерскими претендентами почему бы и нет?

Николай II, как и в прошлый раз, все решил на волю Божию…

«На тебя, дурак!» – это о себе самом подумал Столыпин. Дело к тому шло. Пыль дорожная, курьерская, поднимаясь от Царского Села, все плотнее окружала Аптекарский остров.

Спускаясь в очередной раз со второго этажа дачи, один из самых «вхожих» в Село людей министр иностранных дел Извольский сказал:

– Петр Аркадьевич, завтра у меня аудиенция у государя. Я больше не буду ходить кругом да около… Я знаю, кто может спасти Россию. – Он выразительно посмотрел на хозяина дачи. – Осуждайте, не осуждайте меня, но положение российской смуты обязывает открыть государю глаза…

– Я пытался, не выходит. Вы ближе, попробуйте.

– Ну, не ближе барона Фредерикса, но что делать?

– С Богом!

Петр Аркадьевич еще не успел подняться к себе, чтобы переодеться, как Ольга из нижних анфилад выскочила.

– А ты шустра, моя дорогая. Подслушиваешь?

– Прислушиваюсь, мой дорогой. Приглядываюсь. Чего это Извольский таким озабоченным вышел?

– К причастию собирается. Дело серьезное.

– Да ну тебя! Все равно завтра станет известно.

– Вполне возможно, Оля…

Она поняла, что ему не до разговоров. С некоторой обидой, но отстала внизу лестницы.

Поднявшись к себе, Столыпин мысленно помолился за Извольского: это один из тех людей, на которых можно было положиться.

Петр Аркадьевич знал содержание «Записки», с которой Извольский поехал к Николаю II. Суть была совершенно антиправительственная, следовательно, задевала и министра внутренних дел. Не ради шкурных интересов он посчитал своим долгом предостеречь слишком ретивого министра иностранных дел… в правительстве Горемыкина. Как член кабинета против себя же и выступал. Невольно и против своего же единомышленника, Столыпина. Тот предостерег:

– Или пан, или пропал.

– Или – пан! Ведь и вы, Петр Аркадьевич, такой же.

Тогда и последовало напутствие:

– С Богом!

Не только Извольскому, но и самой «Записке», к которой ведь и Столыпин руку приложил…

«Отношения между Думой и правительством, которое представлено Советом министров, совершенно ненормальны и создают действительную угрозу установлению порядка в империи.

Всякие сношения между Думой и правительством прерваны, и между ними легла пропасть, созданная взаимным недоверием и враждебностью.

Ясно, что такое положение вещей устраняет всякую возможность какой бы то ни было творческой работы. Эта разобщенность проистекает прежде всего из состава министерства, который совершенно не отвечает требованиям современного политического положения. Личный состав министерства выбран из среды бюрократии, и это вызывает к нему глубокое недоверие со стороны широких общественных кругов.