— Волка?! — моментально очутившись у мотоцикла, спросил Шематухин. Повел носом, пришел в себя, хмуро уставился на Степку. — Ты не дури! Это все сказки…

— Ей-богу, волк, — подтвердил Степка, отыскав метрах в пяти от дерева пятнышко крови. Пройдя дальше, осмотрел обрывающийся берег, присвистнул — земляной выступ пониже густо пестрел следами. — Иди, смотри. Точно, волк…

Посмотрев туда, куда указывал Степка, Шематухин с угрюмым изумлением, как бы переживая неожиданную и незаслуженную обиду, повернулся в сторону леса.

— Ну, гад! — взвился он.

— Чего уж теперь… Теперь не взыщешь, — поддразнил его Степка.

— Еще как взыщу! — крикнул Шематухин. — Душу выну, едрена твою растуды!..

Степка, стараясь разглядеть на береговой траве волчьи следы, по которым можно было бы определить, в каком направлении бежал зверь, долго шел вдоль реки. Шематухин догонял его. Деревья остались позади, за молодыми побегами ольхи и лозняка стоял непролазный камыш, и тут, на боковине картофельного поля, Степка обнаружил еще несколько четких отпечатков крупных лап. Волк, должно быть, ушел в заболоченные широкие, с километр, камышовые заросли. По ту сторону, плотно синея в дымном воздухе, тянулась круча, а над ней слабо, как летучий пепел — надеяться не на что, — виднелся лес.

— Дальше ходу нет, — сказал Степка.

Шематухин, будто не расслышав его, сунулся в камыш, ожесточенно разгребал его руками, но в пяти-шести шагах, слышно было, оступился. Хлюпала вода, чавкало болото, всхраписто часто дышал Шематухин. Степка невольно напрягся, дожидался крика о помощи, однако Шематухин, чертыхаясь, боролся с болотом один. Наконец он выбрался назад — с одним сапогом в руке, другого не было.

— Хитрый, видать, — выдохнул Шематухин. — Не мог он здесь пройти. Заметал, гад, следы…

— Верно, — поддакнул Степка.

Он с пытливой пристальностью глянул на Шематухина, швырнувшего спасенный сапог — какая в нем, единственном, надобность! — в гущину камыша. Степка никак не мог понять, что кроется за этой шематухинской возней — не для того же человек который час без передыху ищет барана, чтобы только убить время. Прямо кино!

— Собаку надо, — не замечая Степкиной заинтересованности происходящим, сказал Шематухин. — Степка, скажи, кто собаку хорошую держит?

— Таких у нас, в Каменках, нет, — ответил Степка. — Вот в Прудищах, кажись, есть у этого… — он поперхнулся и, отвернувшись, прокашлялся. — Ну, сидел он за лосей… Вот, вспомнил, Хошунаев. Мордастый такой, лосей, говорю, жаканом бил, накрыли его.

— Хватит, — отрезал Шематухин. — Я не прокурор. Я насчет собаки спрашивал.

— Годочка два назад видел у него собаку. Борзую…

— Та-ак. То, что надо…

Они вернулись к мотоциклу. Шематухин, сняв брюки, выполоскал перепачканные на болоте штанины, вымыл ноги, плеснул водой на жаркое лицо, отдышался.

— Поехали, — живо предложил Степке.

— Не-е, — благодушно улыбнулся тот. — Мы с ней, — он показал на собаку, та, поджав хвост, таращила глаза из-под мотоцикла. — Мы с ней своим ходом…

Шематухин сел на мотоцикл, мучительно искал слова, которыми можно было бы закончить разговор.

— Ты, Степка, не серчай… О том, что сегодня промеж нас было, никому ни слова. — И так, ничего не пояснив, замялся, без злости добавил: — Услышу где треп, пощады не жди!..

На то, чтобы повалить барана в люльку, привязать его, Шематухину хватило пяти минут. Он торопливо — день катился вниз — вырулил на дорогу, которую жители Каменок называли верхней, реже — новой. Дорога эта, очень тряская из-за обилия на ней крупной речной гальки, раздражала Шематухина. Когда, свернув на проселок, прямиком сбегающий к Прудищам, Шематухин обогнал девушку, он даже не взглянул на нее. Потом — что-то подсказало, нездешняя — он затормозил. Девушка, как ни в чем не бывало, прошла мимо, была она одета в белую обтягивающую безрукавку, в длинную синюю, чуть ли не до земли юбку. Понизу, под срезом юбки, энергично взмелькивали босые ступни.

Шематухин скользнул по девушке раз-другой глазами, прихлопал пятерней волосы и, дивясь самому себе — надо же, впору ему выть и убиваться, а он, вишь, петушится — отпустил у мотоцикла тормоза.

— Садись, что ли, — грубовато пригласил Шематухин. — А то, часом, ноги сточишь…

— А я, дяденька, уже пробовала с одним ехать, — важно повернув голову, сказала девушка. — Не вышло.

— Это почему же? — обрадованно спросил Шематухин: вон какая, не отмахнулась от разбойной его рожи. — Не в твоем, че ли, вкусе?

— Макси у меня, дяденька.

— Кто-кто?

— Макси, — засмеялась она. — Юбка такая, не видите?

Желания побалагурить, а если девка не из строптивых, договориться о встрече у Шематухина хватало, но он внезапно почувствовал, что его познабливает. Он про себя в шутку подумал, что, может, при виде красивой девушки — по его определению, точная копия какой-то артистки — у него поднялась температура, и все же вынужден был признаться, что живот ему скрутило не на шутку. Он горько усмехнулся и спросил ослабевшим голосом:

— Далеко ли топаешь?

— Вон в ту, кажется, деревню, — ткнула она тонким длинным пальцем в Прудищи. — Вы, может быть, знаете, где там шабашники живут?

— Шабашники… — Шематухин попытался произнести слово так, как получилось у нее, будто она сказала «космонавты».

— Должны знать, если здесь живете, — продолжала она. — Бригадир у них такой…

— Какой такой? — забыв о боли в животе, насторожился Шематухин.

— Дурак с замашками Калигулы…

— Это кто же о нем так неуважительно?.. — оскорбленно спросил Шематухин.

— А что это вы так реагируете? — миролюбиво улыбнулась она. Потом, видно догадавшись, приставила палец ко рту. — Я, знаете ли, пошутила…

— Ладно, ладно, — процедил Шематухин. — Ты лучше скажи, кто такая, к кому приехала…

— Зовут меня Надя, а приехала… — она скосила на Шематухина крупные, хитро заблестевшие глаза — говорить или нет? Внезапно озаботясь, спросила: — А вы не заболели? Вид у вас бледный…

— Еще чего! Покедова! — вдруг ожесточился Шематухин.

Резко крутанул рукоятку газа, мотоцикл взревел, понес его, черного от обиды, в закатную даль.

Она, конечно, могла подумать: что за придурок, хотя, если не криводушничать, на большее Шематухин и не рассчитывал. И смех, и грех — с дальним прицелом заговаривать с девушкой, когда сам себе противен: оборван, нечесан, спиртным за версту разит. Сильно разболелось у Шематухина, теперь боль поднялась выше, под самое сердце. От внезапной, совершенно нелепой мысли — понравилась, отрава! — Шематухин дернулся, как от тока. Сбросив газ, он обернулся, увидел ее, высоконькую, на горушке. Опять пустил машину на всю мощь — протрезвись, образумься, мужик. Прикинь: тебе тридцать шесть с лишним, ну, пускай, для круглого счета, тридцать пять, а ей, поди, нет двадцати…

Шематухин, омрачаясь, окинул взглядом приближавшуюся стройплощадку. Сначала разглядел белую «Волгу», какое-то время вопрошающе сверлил ее взглядом: откуда, чья? На коробке здания шевелились три фигуры, работал подъемник, значит, кто-то скумекал насчет «аварии». Если, не дай бог, Чалымов — во, жук, выкидывает фокусы, после