Клод, инженер-исследователь, первым увидел «Археонавт», пока судно маневрировало у входа в каланку, и поднял руки в знак приветствия. Полина ответила ему движением руки.

— Как дела?

Рулевой выключил двигатель и дал волнам донести «Археонавт» до передней оконечности Торпедоносца, потом проверил, верна ли траектория движения, и включил двигатель на задний ход, чтобы замедлить движение. Полина печально глядела на окружавшие ее белые скалы, словно Барон отнял у нее последнюю мечту.

«Зодиак» подошел к «Археонавту», и Клод протянул Полине герметическую коробку. Полина сразу же, прижимая к животу, отнесла ее в кубрик. Последние находки из пещеры Ле-Гуэн покинули мир тишины. Полина едва не заплакала. Все вдруг оказалось испорчено! Фортен использовал ее. Раскопки не дали того результата, на который она так надеялась.

— Вы сегодня будете закрывать вход в пещеру? — спросил де Пальма.

— Нет, — ответила она.

— Тогда в понедельник будет спуск на дно бездны.

— Кто будет погружаться — вы и я?

— Нет, я попрошу двух или трех ныряльщиков-полицейских сопровождать вас.

— Мне вдруг стало страшно.

— Вам нечего бояться. Это будут не новички.

Де Пальма попросил, чтобы его высадили на берег. «Археонавт» вернулся в открытое море и исчез среди пенящихся волн. Перевал Сюжитон был близко, до него можно было дойти по тропинке. Де Пальма позвонил Еве и попросил, чтобы она приехала за ним на автомобиле в Люмини, на окраину Марселя. Сегодня вечером они пойдут в кино и отдохнут в ресторане в центре города.

Перед тем как пройти перевал, де Пальма последний раз повернулся в сторону каланок, острова Риу и островков Империо. Море было словно накрыто покрывалом из мятого темного шелка. В этих водах покоится Сент-Экзюпери. Он нашел свой конец на дне моря вместе со своим самолетом возле трирем древней Массалии[65], немецких истребителей, старых транспортных судов и огромных фресок, которые спят в безмолвии впадин морского дна. Море никогда не возвращает тайны, которые поглотило.

Когда они играют, всегда командует Кристина. Игры тоже выбирает она — всегда. Особенно с тех пор, как ее маленькие груди стали большими, как красивые яблоки.

Вдоль дорожки, которая отходит от большой дороги, есть множество мест для игры. Когда мама дома, дети не имеют права уходить дальше низких насыпей, которые окаймляют эту боковую дорожку, немощеную и всю в ухабах. Но детям наплевать на запрет.

Тома особенно любит утес, похожий на собачью голову. Ему хорошо в прохладной тени этой скалы. Это место — его второй дом. В прошлый раз он заметил возле одного куста серую с желтым жабу. Кристина захотела поймать ее и показать папе, но Тома этого не хотел. Они поспорили, и так сильно, что у Тома начался припадок. Он уверен, что сестра сделала это нарочно, чтобы Тома ей подчинялся. Если он не слушается, она доводит его до припадка. Тома говорит себе, что в его сестре есть что-то от чудовища, особенно с тех пор, как ее тело изменилось. Это случилось почти внезапно. Его тело тоже не такое, как раньше. В нем теперь живет странная сила. Она приходит из живота. Бывает, что она разливается по ногам и груди, и тогда его член твердеет так, что ему становится больно.

Кристина показала ему, что происходит с девочками — кровь. Кровь, дающая жизнь, залила все у нее между ногами. Ему стало противно, и он спрятался под скалой, похожей на собачью голову. Никто, даже Кристина, не знает, что здесь, за большим обломком известняка, он прячет «Человека с оленьей головой».

Август 1961 года. Тома еще маленький В то утро папа начал упрекать маму, что у нее плохая наследственность. Он сказал, что в ее семье в каждом поколении были сумасшедшие. Мама красивая женщина, еще очень молодая. Тома любит ее запах — сладкий, как у цветущей акации. Он чуть-чуть касается мамы всегда, когда только может. А иногда даже набирается смелости и по-настоящему дотрагивается до нее: слегка проводит пальцем по складке ее нейлоновой юбки или по краям шерстяного свитера, который она часто носит зимой.

Но мама остерегается Тома и его взгляда, который иногда бывает странно неподвижным. Ее пугает его манера смотреть на жизнь как бы снизу вверх — так, что становятся видны белки глаз.

Ее охватывает паника, когда Тома начинает дрожать. Он складывает руки перед грудью, неестественно выпрямляется, и что-то похожее на электрический ток пронизывает его от макушки до всех самых дальних точек тела. Он видит, как мама убегает. Ее лицо вытягивается, а глаза становятся похожи по цвету на горчицу.

Каждый раз, когда она жалуется врачу на эту дрожь, доктор запирает его в комнате, на которой висит «знак».

А потом ему начинают давать успокоительные, снотворные, лекарства для снятия тревоги и транквилизаторы. Лекарства заставляют уснуть живущего в нем зверя, и его настроение становится лучше. Список этих лекарств длинный, но он может перечислить их все наизусть. Он стащил в больнице справочник «Видаль» и теперь часто читает его тайком в своей комнате. Там есть химические формулы.

Он читает про загадочные молекулы.

Евангелист в галстуке раздавал листки с добрыми словами в нескольких шагах от церкви Сент-Эсташ, в самом центре Парижа. Три японца, похожие друг на друга, как три карты одной масти, поднялись по блестящим каменным ступеням крыльца и повернулись на пол-оборота перед тяжелыми деревянными дверями, позируя для фотографии. Очередной сувенир из Парижа, на их лицах как будто были вырезаны добродушные улыбки.

Тома одно мгновение смотрел на них. Эти люди были воплощением простой и счастливой жизни. В воздухе пахло прохладой, навозом и леденцами. Назойливая музыка, которую играли в манеже, медленно плыла над прямоугольными газонами парка Дез-Аль.

Перед церковью стая голубей собралась вокруг краюхи хлеба, как толпа дерзких мародеров. Поток пешеходов непрерывно выливался из грустной тени старинных особняков улицы Монтрогей и втекал в прожорливый рот Центрального рынка. Отран присоединился к этой волнующейся, как вода, людской массе и вошел на станцию парижской подземки. Квадрат голубого неба у него над головой уменьшался по мере того, как эскалатор опускал его в чрево столицы. Отран несколько раз втянул носом воздух. Его лицо было багровым от прилива крови, глаза покраснели. А веки! Ему казалось, что они вытянулись так, что закрывают ему рот.

Тома задыхался от всего этого — от эскалаторов, которые выплевывала на пол метро поток пресыщенных путешественников, бесконечных коридоров, воняющих гноем города, бесцветного света ламп. Он шел, сжимая кулаки в карманах и глядя на башмаки тех, кто шел впереди. Пройдя через галереи, он поднял голову и стал искать, откуда отправляются поезд на Сен-Жермен-ан-Ле. Нужная платформа была слева, — это ему подсказали маленькие указатели на потолке. Нужно было еще немного спуститься в утробу земли в этой постоянно ползущей вперед, как змея, толпе, и Отрану это не нравилось.