– Они тоже на чувства способны, – Дэн поморщился от напитка, отставил в сторону и вдруг полез из за стола. – Поехали, времени нет!

До города они снова все время молчали. Дэн о чем то напряженно размышлял, беззвучно шевеля губами. Толик с тоской осознавал, что жизнь его сейчас находится в самой низшей ее, самой отвратительной точке падения. Ниже пасть некуда! Впереди – никакого просвета, черная неизвестность без единого проблеска света.

Машка что то задумала. Дэн что то задумал. С Настей ничего не понятно. А он меж ними, как тот кусок в проруби.

Дэн молчит. Чего молчит? Что задумал? Он же, ежу понятно, не просто так катит в город. Ему надлежало бы уже быть на небесах, а он возвращается. Мстить станет, сто процентов. Только вот вопрос: кому?! Хорошо, если одной старой курве, а если всех под одну гребенку?!

Лишь когда миновали первый пост и появилась первая автобусная остановка, Дэн взял чуть вправо. Остановился, взглянул на него с ухмылкой, которая могла быть как брезгливой, так и снисходительной, и проговорил:

– Выметайся, Толик.

– Как? Как это выметайся?!

Он вжался в кресло и принялся вертеть головой, наблюдая, как Дэн выходит, как достает его сумку из багажника. Швыряет ее на землю в метре от павильона остановки.

Что он задумал, гад??? Притащил его сюда, не выполнившего задания Марии, – раз. Машину, на которой он отсюда стартовал, оставили под окнами коммуналки Дэна – два. Деньги, которые Машка ему дала в качестве командировочных, отобрал – три.

Да за все это она его в порошок сотрет, старая ведьма!!! И ничто ее не остановит, возьмет и оттащит компромат в полицию!!!

Дэн между тем открыл дверь, схватил его за воротник куртки и легким движением выволок на улицу. Хорошо, народу на остановке никого не было, ночь почти на дворе. Иначе – конфуз!

Господи, о чем он думает?! Он его может сейчас, вот прямо тут и…

Но нет! Дэн, освободив машину от Толика, сел за руль и завел машину. Никаких попыток достать из потайного места пистолет или еще какое оружие, которым он владел в совершенстве, Толик не усмотрел. Но все равно потянул на себя пассажирскую дверь, сунулся в салон и жалобно спросил:

– Дэн, что дальше то?!

– Живи, Толян. Просто живи, – произнес он с удивлением.

Самому себе, что ли, удивлялся? Жалость и добродетель ведь не в его характере. Но Дэн не был бы Дэном, если бы тут же не добавил с высокомерием, так свойственным ему:

– Разрешаю!

– А как же Машка?

– Машки больше не будет в твоей жизни, – хищно улыбнулся он. – Да и просто в жизни тоже не будет через несколько часов. Так что просто живи, Толян. И учись радоваться простому утру, даже хмурому, даже дождливому. Радуйся только потому, что оно случилось в твоей жизни.

– Как же мне жить, если у вас на меня компромат??? – снова не совсем уверенно возмутился Толик, разводя руками.

Он вдруг решил, что очень комично смотрится сейчас: согнувшийся пополам, с потным красным лицом, с разведенными руками, с маетой в душе и мыслях. Потом решил, что это мусор, гниль, не заслуживающая внимания. Потом запутался, перетрусил снова, потому что Дэн очень противно глядел на него сквозь прищуренные веки.

– Компромат?! Что с ним, Дэн?!

– Ладно, открою тебе страшную тайну, дурачок. Сделаю тебя счастливым. – Он вдруг рассмеялся и вдарил по рулю ладонями. – Вот не думал никогда, что стану творить добро, а! Не убивал ты никого, Толян!

– Как это?! – От неожиданности он осел коленками на порог машины. – Но фотографии…

– И что? Ну, подходил ты ко мне, когда я сидел в той машине. Вызвали тебя специально. Сфотографировали. Вынудил я тебя посидеть в той тачке. И что? Потом ты как лег в своем складе спать, так и проспал весь день. Все, что тебе надо было, так это с коллегами поговорить. Они ведь все ментам подтвердили. Что ты никуда и на десять минут не отлучался. И что пьян был, еле стоял. А ты не поговорил, – укорил его Дэн, нравоучительно подняв вверх указательный палец.

– А я не поговорил, – эхом отозвался Толик.

И вдруг осел на землю кулем. Прямо на заплеванный пыльный тротуар задом. Картины его страшных душевных терзаний и унижений промчались перед глазами, как сумасшедшие.

– Это ведь ты ее? Лизу – ты? – прохрипел он, глаза наполнились слезами. – Это ведь ты?!

– Ну я. И что?

– Настя знала? – вдруг почему то вспомнил он о ней.

– Настя знала все и даже больше.

Дэн неожиданно разозлился, перегнулся, с силой отпихнул его от машины, насколько это у него вышло. Толкать сидящего человека очень неловко. Но у него вышло, он же сильный был, ловкий. Толик проехал задом по асфальту. Дверь пассажира начала закрываться.

– Как же так?! Как же вы так со мной, сволочи???

– Это не мы, идиот! – рявкнул Дэн перед тем, как уехать. – Это ты сам с собой так! Бесплатный совет: никогда никого не слушай, все проверяй и… и найди себе бабу. Хорошую, добрую. И живи с ней тихо, как ты умеешь.

И уехал. А Толик потом часа два сидел на остановке, зябко кутаясь в тонкую куртку. Она не спасала от холода, и два свитера, которые он из сумки достал, тоже не спасали. Он мог бы поймать попутку, автобусы уже не ходили в этом направлении. Поздно. Но он сидел и мерз. Думал и мерз. Проклинал себя за трусость и малодушие и мерз.

А потом вдруг встал и решил, что если он кому то сейчас не расскажет обо всем, то с его жизнью уже точно никогда не случится ничего хорошего. Он просто исчезнет с лица земли как человек. Останется здесь на земле неким шлепком, плевком, насмешкой.

Его подвез пожилой водитель фуры, с расспросами не приставал. Послушно взял последние гроши, что нашлись в его карманах. Высадил у дома Ирочки.

Толик не сразу решился пойти к ней. Снова терзался, прислонившись спиной к шершавой стене ее дома. А вдруг ее дома нет, вдруг она не одна, вдруг не захочет его видеть и все такое? Но потом понял, что он никогда не узнает, как там и что, если не поднимется и не позвонит в ее дверь.

Ирочка открыла, даже не спросив, кто там. Не спала. На ней был теплый белоснежный спортивный костюм с розовым капюшоном, в руках – книга.

– Здравствуй, Толя, – она осматривала его с головы до ног и обратно жадно, цепко, как ощупывала. – А я смотрю в глазок – ты. Даже не поверила глазам своим. Ты как вообще?

– Я? Я так…

У него задрожали губы от жалости к себе и от невозможного желания прижаться к этому мягкому уютному телу. Он бы с радостью это сделал и даже похныкал бы.

– Я, Ирка, плохо. Я почти пропал! Но чудом спасся! Я был в таком дерьме, извини. И если… – Он судорожно глотнул, Ирочка молчала, продолжая жадно его рассматривать. – Я вообще то отвратительный трус, но не подлец, подчеркиваю. И если ты согласна, я готов покаяться перед тем, как… Перед тем, как прожить с тобой долгую, может, и не яркую, но счастливую жизнь. Что скажешь?