Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время покажет, к чему приведет такая агрессивная политика защиты собственных интересов. Возможно, Соединенным Штатам удастся обеспечить капитализму спокойную жизнь, подавляя возникающие в менее развитых странах социалистические правительства посредством экономического или силового воздействия. А может быть, все это вызовет обиды и разочарование самих американцев. Как бы то ни было, империализм подобного сорта имеет куда больше отношения к защите огромного королевства от внешнего влияния (а эта проблема известна еще со времен древних Китая и Рима), чем к прямой поддержке интересов отечественных предпринимателей, лежавшей в основе империализма века девятнадцатого. Эта форма мирового доминирования является определенно политической, а не экономической.
В то же время у нового империализма есть и отчетливо экономический аспект. Речь идет о взрывном росте количества гигантских корпораций, которые в основном и переправляют капитал за рубеж.
Примеров таких компаний очень много, взять хотя бы «Соса-Cola», «IВМ», «Microsoft», «Royal Dutch Shell»; значительную часть своей продукции они производят на заводах и фабриках, расположенных в самых разных странах. Такая международная компания бурит нефтяные скважины на Ближнем Востоке или в Африке, очищает нефть в Европе или Америке и продает в Японии. Точно так же она может добывать руду в Австралии, перерабатывать ее в Японии и отправлять готовые балки в Америку.
Процесс интернационализации капитала обязан этим корпорациям двумя вещами. Во-первых, они здорово изменили географию потоков капитала. Как мы видели, во времена классического империализма задачей капиталистической экспансии во многом был доступ к сырью или рынкам базовой продукции, вроде текстиля. Межнациональные компании оставили эти товары ради высокотехнологичной продукции, в производстве которой они являются признанными мировыми лидерами, вроде компьютеров и лекарственных препаратов. За этим последовал серьезнейший сдвиг в распределении капитала между зарубежными странами. Если в 1897 году плантации, железные дороги и рудники привлекали около половины всего американского капитала, то сегодня почти все средства уходят в другие секторы. Так, основная масса капитала потекла в промышленное производство, и три четверти международных инвестиций уходят в Европу, Канаду и другие развитые страны. Мало того, большая часть французских, японских и немецких инвестиций идет в страны – экономические лидеры (включая США), минуя те уголки планеты, что еще недавно были колониями.
Второй особенностью набиравших силу корпораций была их удивительная способность сочетать высокие технологии с неквалифицированной, мало обученной рабочей силой. Многокомпонентные устройства, составляющие фундамент современной экономики, зачастую производятся в Гонконгах, Южных Кореях и Таиландах нашего мира на чрезвычайно сложных машинах, у которых стоят мужчины и женщины, еще недавно работавшие на рисовых полях. С точки зрения империализма, сделать вывод из такого положения вещей непросто. С одной стороны, именно возможность переносить производство в те части мира, что еще недавно занимались сельским хозяйством, привела к постепенному распространению капиталистических институтов по всему миру. Как во времена описанной в первой главе великой экономической революции докапиталистическая среда породила средства производства, так и новая экономическая революция продвигает рыночную экономику в те регионы, что еще недавно выполняли пассивную роль в функционировании мировой экономики. Следуя такой логике, нельзя не признать современный империализм исключительно полезным для развития капитализма в странах мира.
В то же время новый империализм усилил уровень конкуренции внутри самой системы на ее родине – в развитых экономиках. Это произошло не только в силу взаимного проникновения прежде ограниченных масштабами страны рынков, но и потому, что теперь расположенные в бедных странах производственные мощности межнациональных корпораций способны заваливать развитые экономики дешевыми товарами. Тем же американцам не надо объяснять, что телевизоры гонконгской или тайваньской сборки или автомобили, сделанные в Южной Корее или собранные в Мексике, способны продаваться по более низкой цене, чем продукция Калифорнии или Мидуэста.
Пока рано говорить обо всех последствиях этой интернационализации и ужесточения конкуренции или финансовых политических кризисов, потрясших, что не так и удивительно, почти всех так называемых азиатских «тигров». Одно можно сказать с уверенностью: мы приближаемся к глобальной экономике, в которой новые, охватывающие весь мир предприятия косо поглядывают на старые границы государств и прерогативы последних. Забавно, что в заключение нашего разговора об империализме нам ничего не остается, как заметить, что движение, изначально связанное со смягчением давления на капитал, привело лишь к усилению этого давления.
В 1940 году Гобсон скончался. Крайне осторожный некролог на страницах «Таймс» отметил как способность покойного экономиста к предвидению, так и его полную безвестность.
В этом журналисты были правы абсолютно. Самый знаменитый экономист Викторианской эпохи являл собой чуть ли не полную противоположность Гобсону. Если тот, будучи отвержен ортодоксами, предпочитал интуицию и ударялся в крайности, то Альфред Маршалл был предельно основательным, правильным и «официальным». И тем более уместно завершить наше путешествие по потаенным уголкам подполья возвращением на поверхность викторианского мира. Да, гревшиеся в лучах солнца экономисты не видели тревожных знаков, открывавшихся более отчаянным исследователям, но им удалось то, что у еретиков не вышло: они обучили свой – и даже наш – мир «экономике».
Достаточно мельком взглянуть на портрет Альфреда Маршалла, чтобы опознать в нем настоящего учителя: белые усы, тонкие белые волосы, добрые, яркие глаза – одним словом, типичный профессорский облик. Когда в 1924 году он умер, величайшие экономисты Англии отдавали дань его памяти; это незабываемое описание викторианского профессора принадлежит перу Чарльза Фэя:[181]
Пигу сказал, что мне стоит навестить Маршалла по поводу темы для диссертации. Однажды вечером, когда начинало смеркаться, я отправился в Бэллиол-Крофт. «Заходите, заходите», – произнес он, появившись из темного прохода, и я проследовал за ним наверх. «Есть ли у вас хоть какие-нибудь идеи?» – спросил он. Я сказал, что идей у меня нет. «Ну что ж, тогда слушайте», – предложил он и с этими словами извлек откуда-то маленькую записную