будет ни свободы вероисповедания, ни конституции.

— Очень жаль. Свобода вероисповедания — единственное, что может спасти православие, а конституция — единственное, что может спасти монархию.

— Как это?

— Европа стремительно секуляризуется, лет через пятьдесят вера станет сугубо частным делом, мало кому интересным. И Россию это не минует. А значит, власть монарха утратит сакральность. Люди перестанут понимать, почему нельзя поднять руку на помазанника божия. Религии полезны, если они не агрессивны.

Но лучший способ убить веру — это ее навязать. Вера — это слишком внутри. Лучший способ сохранить ее — не придираться к мелочам. Хотите двумя пальцами креститься — да, пожалуйста! Хотите писать «Исус» вместо «Иисус» — да ради бога! Мы признаем старые обряды равноспасительными, а дониконианскую орфографию — допустимой.

Хотите чтить тору и соблюдать кашрут — никто не мешает. Хотите в православных храмах молиться на русском языке — ваше право. Апостолы тоже не по-церковнославянски молились.

— Даже так?

— Именно так. Потому что иначе желающие молится на понятном языке из православных храмов уйдут в протестантские секты.

— За отступничество может последовать наказание.

— Замечательно. Частью в Сибирь, частью в эмиграцию? А мы лишимся экономически активной, непьющей и верующей социальной группы. Вместе с их налогами.

— Деньги не пахнут?

— Эти гораздо меньше, чем доходы с кабаков.

Царь держал паузу. Докурил сигару, отвернулся к западному окну, медитируя на догорающий закат.

И тут Саша понял, что папá реально не знает, что делать. Он никогда с этим не сталкивался. Да, есть подданные и порадикальнее. Но с ними можно просто расстаться. Выгнать со службы, отправить в отставку, сослать, наконец.

А что ты будешь делать со своим несовершеннолетним сыном, который только что спас другого твоего несовершеннолетнего сына?

Если человек ищет выход, ему надо его предложить.

— Папá, — начал Саша. — Все, что я делаю, я делаю на благо России, российской монархии и нашей семьи. И неважно, чем это кажется. Я уверен в своей правоте. Но это не значит, что я не готов выслушивать аргументы. Готов и выслушаю. Я верю, что истина существует.

Что же касается «Колокола», то я считаю, что его нужно разрешить. В главном его издатель наш единомышленник. Остальное — мелкие разногласия. Запретить его все равно невозможно, он будет просачиваться в Россию, несмотря ни на что. Он запрещен, а его каждая собака читает!

Запретами мы только отвратим от нас людей, которые могли бы стать нашими соратниками. Знаете, что они думают? «Мы верные, мы лояльные, мы поддерживаем все добрые начинания власти, мы действуем строго в рамках закона, и зачем-то должны, рискуя своей честью и свободой, в клятых чемоданах с двойным дном тайно возить через границу совсем не революционное, а всего лишь прогрессистское и чуть-чуть критическое издание!» Или как там они его возят?

Царь усмехнулся.

— Надо чемоданы проверять, — заметил он.

Ну, что? Потеплело немного?

— Они думают: «Зачем наш государь делает столько лишних движений там, где лучше вообще ничего не делать? Зачем тратить столько ресурсов на борьбу с тем, что совершенно безвредно? Зачем нам нервы трепать из-за какого-то лондонского листка?»

— Саша, ты еще не читал статью в «лондонском листке».

— Когда он будет в Петербурге?

— Дня через три. Привезут на поезде. У меня тоже только тезисы от Бруннова.

Саша посмотрел вопросительно.

— Бруннов Филипп Иванович — наш посланник в Лондоне, — пояснил царь.

— Что ж, если Александр Иванович где-то погрешил против истины, подам на него в Королевский Суд Лондона. Надеюсь, Герцен признаёт его юрисдикцию.

— Посмотрим, — сказал папá.

— А свобода вероисповедания должна быть провозглашена! — заключил Саша.

— Убирайся! — бросил царь.

Саша вежливо поклонился.

И вышел из кабинета.

Результаты переговоров Саша оценил на троечку. Вроде бы и под замок не посадили, но и до объятий не дошло.

Третьего августа в Петергоф приехал студент Николай Васильевич Склифосовский.

Потенциальный репетитор действительно был полным тезкой генерала Николая Васильевича Зиновьева.

При всем сдержанном отношении образованного общества к дедушке, Николаев было просто запредельное количество.

Гогель попытался было протестовать, но рекомендация Елены Павловны решила дело.

К тому же Григорий Федорович всегда был рад сбагрить воспитанника на кого-нибудь еще.

Склифосовский произвел на Сашу несколько противоречивое впечатление. С одной стороны, студент смотрелся типичным нердом: мягкие черты лица, круглые очки и высокий лоб. С другой, был чрезвычайно аккуратен в одежде, имел черные волосы представителя южной нации, и дворянские манеры.

— Садитесь, Николай Васильевич, — сказал Саша.

И указал на стул по другою сторону стола с микроскопом.

— Уровень у меня нулевой, господин Склифосовский, я ничего не знаю и не умею, — продолжил Саша. — Так что со мной можно, как с младенцем. Мне нужно научиться готовить то, на что в эту штуку можно смотреть, делать срезы, окрашивать препараты. Или что с ними делают?

— Да, — улыбнулся Склифосовский. — Окрашивают.

— Больше всего меня интересуют микробы.

— Меня тоже, — заметил студент.

— У него увеличения хватит?

— Сейчас попробуем. Выглядит дорого. Микробов наблюдал еще Левенгук в семнадцатом веке. Ваше Императорского Высочество интересует история микроскопии?

— Конечно, меня все интересует.

— Левенгук — голландский ученый, изобретатель первого микроскопа, он пятьдесят лет совершенствовал свое изобретение, зарисовывал все, что видел, и посылал письма с рисунками в Лондонское королевское общество. Описал не только микробов, но и дрожжи, строение глаз насекомых, частицы верхнего слоя кожи и даже эритроциты. Ваше Высочество, вы знаете, что такое «эритроциты»?

— Приблизительно, — улыбнулся Саша. — Но очень хорошая идея на кровь посмотреть.

— Не знал, что великих князей учат анатомии, — заметил Склифосовский.

— Да, какая это анатомия! Так, общая эрудиция.

И Саша совершенно четко понял, что где-то в папочке в портфеле у Николая Васильевича хранится подробнейшая лекция на тему, написанная на коленке в поезде. А может даже еще в Москве. От этого аккуратиста вполне можно ожидать.

Саша не был готов к слишком подробному историческому экскурсу и задумался на тему, как бы сдвинуть урок в сторону практики.

— Николай Васильевич, а у вас ланцет с собой? — спросил он.

— Не-ет. А зачем?

— Ну, мне же интересно посмотреть, насколько голубая у меня кровь. Завтра будет?

— Хорошо.

Саша вспомнил, что у них должно быть не блестяще с антисептиками.

— Николай Васильевич, а что вы используете для дезинфекции? Спирт? Перекись водорода?

Черные брови Склифосовского поползли вверх, а глаза широко раскрылись.

— Ваше Высочество вам известно о методе Земмельвейса?

— Нет, а кто это?

— Профессор гинекологии в университете Пешта. В этом году вышли его лекции в Венгерском медицинском журнале. А до этого он служил старшим ординатором в Центральной Венской больнице и смог снизить смертность среди рожениц от родильной горячки в