– Сражалась бы снова и снова, – без колебаний ответила Мелани.

– Я уже встречалась с адвокатом здесь, в Манхэттене. – Эшли рассеянно обвела взглядом заполненный посетителями зал ресторана, на мгновение задержалась на фресках, изображающих баскское побережье и гавани, и тяжело вздохнула. – Он согласен взяться за дело, но, по-моему, не слишком верит в успех апелляции. А ведь это мой последний шанс вернуть Роберта.

Мелани задумчиво потягивала вино.

– Даже если ты и не сумеешь добиться опеки над мальчиком, суд может оказать давление на Холлистеров, с тем чтобы они не препятствовали тебе посещать сына. Это, по-моему, вполне реально.

– Только не в том случае, когда судья у Бредли Холлистера в кармане. – Эшли уныло покачала головой и отложила вилку. – Если бы только я могла доказать…

– Будь поосторожней. – Мелани с беспокойством посмотрела на нее. – Не вздумай сделать какую-нибудь глупость…

– Не волнуйся, – хмуро ответила Эшли. – Не собираюсь я делать никаких глупостей. Слишком многое поставлено на карту.

– Все остальное сейчас у тебя складывается совсем неплохо, Эшли, – напомнила ей Мелани.

– Не спорю. Но у меня нет ни сына, ни мужа, – бесцветным тоном ответила Эшли.

– Да, верно. Зато у тебя есть искусство, есть успех, которого ты с таким трудом добилась. И все-таки есть еще шанс вернуть Роберта.

Их взгляды встретились.

– Только этот шанс, Мел, – ровным голосом сказала Эшли, – и дает мне силы как-то продолжать жить. Если и он окажется потерян, я не знаю, что сделаю.

В короткой шубке из черно-бурой лисы и такой же шляпке, Эшли в одиночестве бродила по аллеям Центрального парка, стараясь укрыться от ледяного зимнего ветра. Она гуляла каждый день, даже в самую холодную погоду, и по крайней мере час по вечерам занималась йогой на циновке, расстеленной в спальне. Это вошло у нее в привычку еще с тех пор, как она впервые приехала в Сан-Франциско: йога позволяла снимать мышечное напряжение, неизбежно возникающее от долгого стояния перед мольбертом.

Теперь, правда, кое-что изменилось. И одинокие прогулки по парку, и физические упражнения, и рисование – вообще все, чем ей сейчас приходилось заниматься, окрашивало никогда прежде не испытанное чувство: жажда мести. С трудом сдерживаемая, клокочущая ярость неотступно сжигала Эшли изнутри, точно неугасимое пламя. Мысль работала безостановочно в поисках выхода, в поисках способа, который помог бы решить ее проблему, разогнал бы тьму, сгустившуюся в душе. Ничто не помогало – ни работа, ни усталость, какой бы сильной она ни была. Ничто не приносило облегчения. Ни от чего не унималась боль.

Эшли поплотнее запахнула шубку. Щеки жег ледяной ветер – день выдался необычно холодным, даже для Нью-Йорка в конце ноября. Она проводила взглядом группу ребятишек в ярких разноцветных лыжных куртках и вязаных шапочках, с коньками в руках пробежавших в сторону катка. При виде беспечных детей у нее выступили слезы. Тут же вспомнилось, как в прошлом году неделю между Рождеством и Новым годом они с Брендоном и Робертом провели на озере Тахо. Роберт был в восторге – Брендон учил его кататься на коньках. Сама Эшли в жизни не стояла на коньках и, сколько Брендон ни уговаривал ее, так и не отважилась сделать это.

– Я никогда не каталась, Брендон, – призналась она, помогая Роберту зашнуровать коньки. – В нашей долине, сам понимаешь, не покатаешься.

– Никогда не поздно начать, – настаивал Брендон. – Мне, конечно, повезло. Сам я ребенком каждую зиму катался на катке в Рокфеллеровском центре.

Эшли только вздохнула. Это был единственный случай за все годы их общения, когда у ее мужа возникло хоть какое-то светлое воспоминание, связанное с детством. Почему? – всегда удивлялась она в прежние времена. Но только не теперь, когда после гибели Брендона Холлистеры проявили себя во всей красе.

Внезапно в поле ее зрения попала полная седая женщина, которая вела за руку маленького мальчика.

– Роберт! – вырвалось у Эшли. – Роберт!

Ни ребенок, ни женщина не ответили. Эшли рванулась вперед и… остановилась, точно пригвожденная к месту. Мальчик обернулся, и ей удалось разглядеть его лицо. «Это не Роберт, – подумала она с внезапным острым чувством разочарования, от которого предательская слабость охватила все тело. – Бог мой, это не Роберт».

Эшли стояла как вкопанная, провожая взглядом исчезающих вдали женщину и мальчика. Потом с трудом перевела дыхание, и ей стало совершенно ясно, что так дальше продолжаться не может. У нее не было больше сил терпеть эту муку.

Она должна увидеться с сыном.

Эшли вся трепетала, когда такси остановилось перед выложенным из коричневого камня изящным трехэтажным особняком Холлистеров в Ист-Сайде. Она не была здесь с тех пор, как незадолго до свадьбы приезжала с Брендоном в Нью-Йорк, а с Холлистерами не виделась со времени суда. «Рано или поздно все равно придется встретиться с ними лицом к лицу, – говорила себе Эшли. – Скоро они узнают, зачем я на самом деле приехала в Нью-Йорк. Почему бы им не услышать об этом от меня?»

Расплатившись с водителем, она некоторое время стояла на обочине, готовясь к предстоящей схватке. Перевела дыхание, распрямила плечи, подтянулась и зашагала в сторону дома. Возбужденная собственной яростной решимостью во что бы то ни стало увидеться с сыном, толчком распахнула тяжелые железные ворота, устремилась прямиком к парадной двери и нетерпеливо нажала на кнопку звонка.

Дверь тут же открылась, на пороге стоял Мейсон, дворецкий Холлистеров. Он улыбнулся – судя по выражению глаз, узнал ее.

– Добрый день, мисс Гордон… ох, простите, миссис Холлистер, – дружелюбно произнес Мейсон и сделал шаг назад, давая ей возможность войти.

«Похоже, нельзя сказать, чтобы слуги здесь целиком поддерживали хозяев», – подумала Эшли, снимая черные перчатки и оглядываясь по сторонам.

– Клаудиа… миссис Холлистер… дома? – спросила она.

– Да, мадам, – ответил Мейсон, возвращаясь к чопорной, официальной манере держаться. – Полагаю, в библиотеке. Сейчас доложу о вашем приходе.

– Спасибо, Мейсон.

Он исчез в глубине длинного коридора, а Эшли, которой внезапно стало почти жарко, распахнула шубку из черно-бурой лисы. Где Роберт – вот что волновало ее.

Она скользнула взглядом по ступеням лестницы, надеясь хотя бы мельком увидеть сына. С того злосчастного полдня в Сан-Франциско, когда мальчика буквально вырвали у нее из рук, прошло больше восьми месяцев. Все это время Эшли не знала ни минуты покоя. Как он? Что с ним? Здоров ли, как чувствует себя в новом окружении и не забыл ли о ее обещании прийти за ним? Может быть, ему тут плохо, он страдает?

При виде всего этого мраморно-хрустального великолепия ее беспокойство лишь усилилось. Эшли уже забыла о роскоши, царившей в доме Холлистеров, и о том, насколько холодна и лишена любви атмосфера их семьи. «Это не дом, а просто какой-то проклятый музей», – думала она, охваченная все возрастающей тревогой.