«В принципе почему бы и не рассказать? — подумал Саблин. — Уголовного дела пока нет, так что и разглашения данных следствия тоже нет».

И он поведал Максиму о Рустаме Кудиярове, о Землянухине и о рицине. Конечно, о первом исследовании «на крысках и хомячках» он и словом не обмолвился.

— Ни фига ж себе! — протянул байкер. — Во завороты! Слушай, а почему ты думаешь, что их кто-то отравил?

— А что ж они, по-твоему, сами рицинчику накушались? — скептически осведомился Сергей. — Думаешь, вкусно?

— Ну а почему не сами-то? — отозвался Макс. — Может, они с собой хотели покончить.

— Ага, — кивнул Саблин со смехом, — захотели с собой покончить и приняли яд, от которого смерть не раньше чем через два-три дня наступит. Вот радость-то: жить и точно знать, что через два дня помрешь, причем в страшных мучениях. И даже если передумаешь потом умирать, изменить уже ничего нельзя будет, противоядия нет. Ты что городишь, друг мой?

— Нет, ну чего ты ржешь-то надо мной, — обиделся байкер. — Я серьезно говорю. Представь себе, у кого-то есть этот рицин в товарных количествах. И он размещает в Интернете объявление, что, дескать, есть очень хороший яд, действующий наверняка, и недорого. Все желающие уйти из жизни приглашаются. А о том, что смерть наступает не сразу, он никому не говорит. Или даже, может, и сам не знает.

Да, с фантазией у художника Максима дело обстояло превосходно.

— И где ж он возьмет этот рицин в товарных количествах, можешь мне объяснить?

Макс пожал плечами.

— Ну, это я не знаю… Я просто предположил, как могло быть. А что, думаешь, не могло?

Саблин отрицательно покачал головой.

— Нет, Макс, не могло. Никак не могло. Это ты переборщил. Хотя твоей креативности я должное отдаю.

— А как могло? — В его глазах снова загорелось любопытство. — Какие бывают самоубийства?

Какие бывают самоубийства… Да какие угодно! Конечно, бывают и демонстративные суицидальные попытки, когда человек вовсе не собирается умирать, а хочет всего-навсего попугать близких, дескать, будете еще меня обижать и на танцы не пускать — знайте, покончу с собой. Такие попытки, как правило, совершаются при помощи бритвы, которой вскрываются вены, или таблеток, которые принимаются горстями, и заканчиваются по-разному. Бывает, что благополучно, а бывает, что и нет. А вот когда человек действительно хочет умереть, тут никаких ограничений уже не существует. Каких только случаев не бывало в судебно-медицинской практике! Сергей помнил случай, когда суицидент сначала выпил уксусную кислоту, потом нанес себе ножом раны на шее, а потом еще и повесился. Чтобы уж наверняка. Другой мужчина оказался еще более выносливым: у него обнаружили тридцать две рубленые раны топором в лобно-теменной области, поперечную зияющую рану на передней поверхности шеи, такую глубокую, что видны хрящи гортани, и еще шесть резаных ран в области шеи, которые он нанес себе ножом, на обеих руках в общей сложности девять резаных ран. Так ведь он тоже сперва нанес себе все эти повреждения, а потом повесился. Но больше всего Саблина потряс в свое время случай из практики немецких судебных медиков: суицидент зажал топор в тисках и неоднократно ударялся головой о лезвие клина, кроме того, нанес себе множественные травмы всеми инструментами и орудиями, какие оказались под рукой, — косой без рукоятки, долотом, двумя пилами-ножовками, одна для дерева, другая — для металла.

— Ни фига ж себе… — снова протянул Макс, но на этот раз как-то растерянно. Видно, живое воображение тут же нарисовало ему ужасающие в своей натуралистичности картины. — Слушай, а они не того?.. Ну, в смысле, с головой дружат?

Сергей пожал плечами.

— Как сказать… По-разному бывает. Раньше, при советской власти, психиатрия безоговорочно считала попытку покончить с собой признаком психического расстройства. Если суицидент выживал, его обязательно ставили на учет в психоневрологический диспансер, а то и в больничку определяли, аминазинчиком и галоперидольчиком подколоть. Теперь, конечно, не так. Не все, кто хочет покончить с собой, имеют проблемы с психикой. Но есть, конечно, яркие случаи.

— Расскажи! — загорелся Максим.

— Выехали на труп, — начал рассказывать Саблин. — На улице мужчина, молодой, лет двадцать пять, лежит мертвый. Кровищи кругом… В тридцати сантиметрах от головы трупа на асфальте лежит яичко с пересеченным семенным канатиком и еще одна лужа крови, а в ней — фрагмент полового члена с телом и головкой. Еще чуть подальше нож валяется. Осмотрели труп — и знаешь, что увидели?

— Что? — в широко раскрытых глазах байкера-художника плавал ужас.

— У него резаная рана шеи длиной двадцать четыре сантиметра, полная травматическая ампутация полового члена, еще одна резаная рана шеи длиной одиннадцать сантиметров и множественные резаные раны, на одной руке — пять, на другой — аж целых шестнадцать. И вдобавок ко всему резаные раны век на обоих глазах. Во как жить не хотел! Правда, потом оказалось, что он сумасшедший на всю голову, на учете стоял.

— Жуть какая, — пробормотал Макс, тряся головой. — Жесть натуральная. И что, вот со всеми такими ранами тебе приходится возиться?

— И с такими, и похуже, — улыбнулся Сергей. — А еще есть такая штука, как гнилой труп, но про нее я тебе уже рассказывать не стану, вон ты побледнел как. Пошли лучше пива выпьем, у меня рабочий день давно закончился.

Они доехали до спортбара — Сергей на служебной машине, Максим — на машине приятеля, которую одолжил, чтобы съездить в аэропорт: для поездок на байке сезон был уже совсем неподходящим. Они заняли самый дальний столик, который всегда держали свободным для арт-директора бара и его гостей, Максим продолжал расспрашивать про самоубийства, Саблин лениво отвечал, что-то рассказывал, объясняя по ходу и рисуя схемы на салфетках, а сам не переставал в то же время думать о том, что же делать с полученными результатами. Как правильно поступить?

Он пойдет к Кашириной. Он все ей расскажет, кроме того, о чем обещал не распространяться, и спросит ее совета. Татьяна Геннадьевна хорошо к нему относится и в совете не откажет. А советы ее, как помнил Саблин, всегда бывали дельными.

* * *

На его звонок Татьяна Геннадьевна отозвалась удивленно, но радостно:

— Конечно, Сергей Михайлович, приходите… — в трубке послышался шелест переворачиваемых страниц ежедневника, — в пятницу после семнадцати тридцати, но не позже девятнадцати часов. Сможете?

— Смогу, — с готовностью ответил Саблин.

— Буду рада вас видеть, — добавила Каширина, — а то мы с вами что-то давно не встречались.

И снова ему вспомнились слова Ольги о том, что советник мэра города по вопросам безопасности благоволит Сергею как-то уж очень не по-деловому. И снова отмахнулся от этой мысли. Да нет, не может быть, зачем он ей? И, кстати, зачем она ему? Деловая женщина, успешная, немолодая, очень занятая, вон время как расписано — чуть ли не по минутам. И какой-то судебный медик, хоть и начальник Бюро, то есть вроде бы мужик при должности, но все равно советнику мэра не чета, да и моложе ее почти на десять лет.