Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понимаю. Кажется, понимаю.
— Но ни во что другое Ван Дайминг уже не вмешивался — ни в ее озера, ни в Акрополи.
Он напряженно вглядывался в меня.
— Иногда я думал…
— О чем же?
— Я уже сказал, что мы с ним были одного роста и вроде бы похожи…
Он не сводил с меня глаз.
— Вот мне и казалось, что мы могли бы поговорить по душам, хоть он и Ван Дайминг со всякими там модными костюмами, акциями и железными дорогами, а я простой чертежник из Бруклина, немолодой уже, и получаю всего семьдесят пять в неделю. Ну, вроде я в любое время мог бы рассказать ему, что у меня на душе, а он рассказал бы о себе, и мы бы поняли друг друга. Поэтому я иногда и думал…
Он смотрел на меня пристально, испытующе.
— У мужчин бывает больше чутья, чем у женщин. Они лучше соображают, во что не стоит совать нос. И не важно, истинно ли они там верующие или не истинно. Пусть хоть вообще ни во что не верят.
Он пристально следил за моим лицом. Потом, словно решив окончательно и бесповоротно, сказал:
— Вам все это покажется глупым.
— Да что вы! Совсем нет!
Он смотрел на меня. Потом отвел глаза в сторону.
— Покажется. Только время у вас отниму.
— Да нет же. Честное слово! Мне, правда, хочется услышать эту историю. Не верю я, будто люди познали уже все на свете.
Он не сводил с меня глаз.
— Говорят, потребовался миллион лет, чтобы мир стал таким, как сейчас, — продолжал я. — А человек всего за семьдесят лет успевает и на свет появиться, и состариться, и умереть. Так когда же ему узнать хотя бы столько, чтобы просто начать сомневаться?
— Верно, — сказал он, — что верно, то верно.
— Так о чем же вы иногда думали?
— Думал, что если б не я, они бы его выбрали. Ну, выбрали бы Ван Дайминга вместо меня.
— Они?
Мы взглянули друг на друга — очень серьезно, очень спокойно.
— Ну да, те, что напустили козла на парня из Новой Англии и бурю на итальянца.
— Вот оно что. Значит, не подвернись им вы, они выбрали бы мистера Ван Дайминга. А вы-то зачем им понадобились?
— Это я и хочу рассказать. Как и для чего я был избран. Ведь я и не знал, что избран. И избрали-то меня для дела, какое на долю простому смертному выпадает не часто. Началось все это, когда мистер Картер (архитектор, мой начальник) получил от миссис Ван Дайминг приказ поторопиться. Я уже вроде бы говорил, что дом они построили, и туда понаехало полным-полно гостей — смотрели, как строят всякие Колизей и Акрополи. Вот мы и получили приказ. Она требовала эскизы театра, того самого, на склоне холма, где росли виноградники. Ей хотелось закончить его побыстрее, чтобы вся компания могла усесться и любоваться, как Акрополи и Колизей строят. Она уже и виноградники начала вырубать. Тогда-то мистер Картер положил синьки в папку и отпустил меня на пару дней, чтобы отвезти их.
— А где это находилось?
— Не знаю. Где-то далеко, в горах. В тех горах мало кто живет. Там даже воздух зеленый, и прохладно, и дует ветер. Когда он гудел в соснах, казалось, что играет орган, только звучало не так стройно, как у органа. Не так стройно, вот как гудели эти сосны. А где оно, то место — не знаю. Мистер Картер сам заказал билет и сказал, что на остановке меня кто-нибудь встретит.
Я, понятно, звоню Марте и отправляюсь домой — собраться. Прихожу, а мой выходной костюм уже отглажен, ботинки блестят. Да только к чему, раз мне надо было передать синьки и назад. Но Марта мне говорит, что я ведь ей сам рассказал, какая там компания. «Ты будешь выглядеть не хуже любого из них, — сказала она. — Пусть они все богачи, и про них пишут в газетах. Ты не хуже». Это были ее последние слова, когда я садился в поезд — в выходном костюме, с папкой под мышкой: «Ты ничуть не хуже, хоть о них и пишут в газетах». Тут оно и началось.
— Что началось? Путешествие?
— Да нет. Оно. Поезд уже порядком отъехал, кругом были поля. Я и знать тогда не знал, что избран. Просто сижу в вагоне, папку, значит, положил на колени, чтоб целее была, и сижу. Даже когда я пошел выпить воды со льдом, я все еще не знал, что избран. Папку я взял с собой и стою, прихлебываю из бумажного стаканчика, в окно гляжу. Вдоль дороги, по насыпи тянулся белый забор, а за ним пасся скот, но поезд шел быстро, и что там был за скот — не знаю.
Налил я еще стаканчик, потягиваю, гляжу на насыпь, на скот гляжу, и вдруг чувствую, точно пол из-под ног вышибло. Насыпь с забором крутануло, унесло. И тогда я это увидел. И только увидел, как оно будто взорвалось у меня в голове. Знаете, что я увидел?
— Что же?
Он не сводил с меня глаз.
— Лицо! Висит прямо в воздухе над забором и смотрит на меня. Не человечье лицо, потому что у него рога, но и не козлиное, хоть и с бородой; и глядит оно на меня, а рот открыт, словно сейчас что-то скажет; тут в голове у меня и взорвалось.
— А дальше? Дальше-то что было?
— Вы, верно, слушаете меня, а сами думаете: «Увидел козла за забором». Знаю. Так ведь я и не просил вас верить. Я уже двадцать пять лет не забочусь, верит кто или нет. Мне наплевать. А это главное.
— Конечно, — сказал я. — Что же все-таки было дальше?
— Потом я очнулся на полу, все лицо — мокрое, а во рту и в горле жжет как огнем. Какой-то человек как раз держит у моих губ бутылку (кроме проводников их там было еще двое). Я, значит, пытаюсь сесть. «В этой бутылке виски», — говорю. «Да нет, приятель, что вы, — говорит тот человек, — разве бы я дал виски такому, как вы? Только глянешь на вас и сразу ясно — спиртного вы сроду в рот не брали. Верно?» Я подтвердил. «Конечно, не брали. Да-а, — говорит он, — здоровяком вас не назовешь: один толчок на повороте, и вас уже сшибло с ног. Головой вы,