А еще ему не давало покоя странное несоответствие между внешностью сбитого им человека, рваниной, в которую тот был одет, и тем диким, бедственным даже для бомжа положением, в котором он оказался. Было в лице пострадавшего что-то такое, что засело у лейтенанта Васи в мозгу и держало, как рыболовный крючок, не отпускало, дергало…

– Научись смотреть на вещи проще, – сказал ему капитан Хусейнов, когда они снова забрались в теплый, сухой салон служебного автомобиля. – Россия большая, и народу в ней много. Если начнешь в каждого нищеброда вникать, басни его слушать, с места не сойдешь – так и будешь стоять, лапшой с головы до ног обвешанный. Твое дело – порядок на дороге обеспечивать, а за мир во всем мире пускай те борются, кто за это деньги получает. У них зарплата побольше твоей, вот пусть они ее и отрабатывают.

Настроение у Васильева испортилось окончательно: ему очень не нравилось, что Хусейнов видит его насквозь. К тому же капитан был во многом прав. Любовь к человечеству – штука абстрактная, а если рассматривать людей по отдельности, то подавляющее их большинство любви не заслуживает. Те же бомжи, внешний вид которых, по идее, должен вызывать наибольшее сочувствие, при ближайшем рассмотрении вызывают не сочувствие, а отвращение и острое желание прикончить эту сволочь, чтоб не поганила своим присутствием окружающую среду…

Забывшись, он опять глянул в разбитое зеркало, ничего там не увидел и, повернувшись на сиденье, посмотрел в заднее окошко. Забрызганное дождем стекло дробило рубиновые отсветы габаритных огней, но он сумел разглядеть темную фигуру, все еще неподвижно торчавшую на обочине. Словно почувствовав его взгляд, человек сделал три неуверенных шага по направлению к машине и снова остановился, нелепый и растерзанный, как огородное пугало, с которого он, похоже, ободрал свою так называемую одежду.

– Никак не насмотришься? – насмешливо спросил Хусейнов. – Телок ты, Вася, самый обыкновенный телок… Давай, заводи, поехали! Сегодня по ящику полуфинал. Прямую трансляцию мы уже пропустили, надо хоть запись посмотреть…

– Наши продули, – мстительно сказал Васильев, который слушал радио, пока Хусейнов сидел в сортире придорожной забегаловки. – Два – ноль.

– А, шайтан! – в сердцах воскликнул капитан, и было непонятно, что его больше раздосадовало – очередной проигрыш команды, за которую он болел, или поступок Васильева, который лишил его сомнительного удовольствия увидеть этот проигрыш своими глазами. Естественно, увидеть, как все было, Хусейнов по-прежнему имел полное право, но какой в этом смысл, если результат заранее известен?

– Ну, поехали, что ты стал? – раздраженно сказал он.

Неожиданно для себя самого Васильев вместо зажигания включил потолочный плафон. Он вдруг сообразил, почему физиономия встреченного на дороге бродяги не давала ему покоя.

– Э, ты что делаешь? – изумился Хусейнов, когда напарник, отстегнув зажим, небрежно швырнул ему на колени пачку свежих административных протоколов.

Васильев не ответил. Он лихорадочно перебирал ориентировки на объявленных в розыск преступников и пропавших без вести, пока наконец не выхватил из тощей стопки один листок.

– Вот, смотри! – воскликнул он, показывая ориентировку напарнику.

Капитан взглянул на фото, пробежал глазами стандартный текст и опять уставился на фотографию. Хусейнов, повторяя движение Васи, всем корпусом развернулся назад и поверх спинки сиденья посмотрел на смутно видневшиеся через забрызганное стекло очертания человеческой фигуры.

– Шайтан, – повторил он растерянно.

Не дожидаясь команды, Васильев завел двигатель и дал задний ход.

* * *

Остриженный наголо бородатый человек в темных брюках и белой рубашке легко, по-кошачьи, перемахнул высоченную проволочную ограду и продолжил погоню. Он несся вперед по прямой, перепрыгивая препятствия и сшибая с ног зазевавшихся прохожих, стремительно и неотвратимо, как пуля.

Беглец тоже двигался быстро, но ему было не уйти. Осознав это, он остановился, нырнул за выступ какой-то стены и поднял тяжелый полицейский пистолет, который сжимал в руке. Раздался выстрел, преследователь пошатнулся от удара, и на его белой рубашке возникло быстро расширяющееся красное пятно, расположенное на левой стороне груди. Пуля попала прямо в сердце, однако преследователь даже не думал падать. Тряхнув головой и оскалив крупные белые зубы, он снова ринулся вперед. Беглец выстрелил еще раз; рука у него была твердая, глаз меткий, продолжительная беготня пополам с мордобоем не вызвала у этого железного человека даже слабенькой одышки, так что вторая пуля ударила всего на два пальца ниже первой. Она прошла насквозь, из-под лопатки преследователя вместе с клочьями рубашки фонтаном выплеснулось с полстакана крови, но даже это его не остановило: преодолев последние несколько метров одним огромным прыжком, он схватил беглеца за глотку и свободной рукой с хрустом ударил в челюсть. Беглец от этого удара взлетел высоко в воздух, как крыльями, трепеща полами длинного кожаного плаща, перевернулся на лету и с грохотом врезался спиной в заставленный каким-то скобяным товаром металлический стеллаж, превратив его в груду обломков. Он успел только чуть приподнять голову, а окровавленный преследователь уже был тут как тут, занося кулак для нового удара…

Глеб зевнул и выключил телевизор. «Проект „Зомби“», – подумал он. Эта мысль не вызвала у него ни злости, ни раздражения: он уже привык к тому, что, выполняя очередное задание, не может думать ни о чем ином. Мысли у него в такие периоды возникали самые разнообразные, но все они неизменно возвращались к делу, которым он в данный момент занимался, как мелкие небесные тела, по какой бы вытянутой орбите они ни двигались, рано или поздно возвращаются к центру тяготения.

Из кухни доносились приглушенные голоса, время от времени позвякивала посуда – там пили чай и, судя по плотному запаху табачного дыма, садили сигарету за сигаретой под задушевный разговор. Сиверов с хрустом потянулся в кресле и озадаченно посмотрел на выключенный телевизор, придумывая, чем бы себя занять. Идти на кухню и принимать участие в чаепитии не хотелось, да его там не очень-то и ждали. Так называемое чудо свершилось не без его помощи, но героем дня сегодня был не он, и не он являлся предметом обсуждения. И вообще, там, где секретничают женщины, мужчине делать нечего. Прогнать, конечно, не прогонят, но разговор он им испортит наверняка, и притом безо всякой пользы для дела…

«О чем можно так долго говорить? – с искренним удивлением подумал Глеб, рассеянно шаря взглядом по книжным полкам, где все было читано-перечитано по многу раз. – Информации-то чайная ложка! Если ее так долго взбалтывать, перемешивать и переливать из сосуда в сосуд, она просто испарится…»

Информации и впрямь было негусто, и всю ее, до последнего бита, Ирина выложила, как только вернулась с работы, прямо в прихожей, даже не успев разуться и снять плащ.

Максим Соколовский действительно воскрес – материализовался из ничего, как и обещал Грабовский, в окрестностях одной из пригородных свалок. И в точности как предсказывал ясновидящий, воспоминания журналиста начинались с того момента, как он пришел в себя от холода и сырости – голый, в чем мать родила, под моросящим осенним дождичком, в тоскливых сумерках, на окраине свалки. Голый он был, разумеется, потому, что мистические потусторонние силы, воссоздавшие живую плоть из рассеянных в пространстве атомов и молекул, не стали размениваться на такую мелочь, как материализация одежды и тем более денег и документов. А на окраину свалки те же силы поместили его, видимо, затем, чтобы он смог сам позаботиться о современном эквиваленте фигового листка и не пугал народ, разгуливая по окрестностям в своем натуральном, природном виде. «Вот подонок», – помнится, подумал Глеб Сиверов, услышав этот эмоциональный рассказ. Нелестное определение, естественно, относилось не к воскресшему журналисту (который после своего второго рождения, увы, перестал таковым являться), а к тем, с позволения сказать, высшим силам, которые вернули его на грешную землю.