Наконец Блай прекратил сигналить.

– Что это? – спросил Ниргал.

– Это «Катти Сарк»[15]! – сказал Блай и, запрокинув голову, рассмеялся. – Ее поставили в Гринвиче на вечную стоянку, а теперь, наверное, какие-то сбрендившие подонки освободили. Какая же чудесная идея! Должно быть, отбуксировали через барьер от наводнения. Посмотри на парус!

Старый клипер имел четыре или пять парусов, развернутых на каждой из трех мачт, и еще несколько треугольных между мачтами, а еще один, впереди, тянулся к бушприту. Она шла, подгоняемая сильным ветром, рассекая пену и мусор в воде острым носом, навстречу быстрым, идущим друг за другом белым волнам. У снастей, увидел Ниргал, находились люди, и большинство из них, свесившись через нок-рею, махали руками нестройной флотилии из моторных лодок. На верхушках мачт развевались флажки, и, когда с Блаем поравнялся большой синий флаг с красными крестами, он стал бить по клаксону снова и снова, а остальные снова принялись кричать. Моряк, стоявший на рее грота «Катти Сарк», замахал им обеими руками, прижавшись грудью к большому полированному цилиндру дерева. Но потерял равновесие – они все видели это, будто в замедленной съемке, – и, изобразив ртом маленькую круглую букву «о», упал навзничь в белую воду, что пенилась у борта судна. Все находившиеся на лодке Блая в одночасье воскликнули: «НЕТ!», Блай громко выругался и запустил двигатель на полную – при затихшем клаксоне тот внезапно показался очень громким. Корма лодки погрузилась глубоко в воду, и вот они уже двигались к человеку в воде, превратившемуся теперь в одну из множества черных точек, хоть и отчаянно размахивавшему руками.

Лодки со всех сторон гудели, трубили и шумели, но «Катти Сарк» так и не сбавила ход. Она шла на полной скорости, с туго натянутыми парусами, как стало видно сзади. Это было красивое зрелище. Ко времени, когда они достигли выпавшего моряка, хвост клипера был уже далеко на востоке, а мачты с белыми парусами и черными снастями резко скрылись в тумане.

– Какой славный вид! – все еще повторял один из моряков. – Какой славный вид!

– Да, да, славный, давай вылавливай этого мерзавца.

Блай перешел на задний ход, затем сбавил обороты. Они выбросили лестницу за борт и свесились туда, чтобы помочь промокшему моряку подняться по ступенькам. Наконец тот перелез через перила и встал, держась за них, дрожа в своей мокрой одежде.

– Ах, спасибо, – проговорил он между приступами рвоты.

Кев и остальные сняли с него одежду и завернули в толстые грязные одеяла.

– Ты долбаный тупица! – вскричал Блай, стоявший у штурвала. – Ты мог обойти весь мир на «Катти Сарк», а оказался на «Невесте Фавершама». Просто долбаный тупица!

– Знаю, – ответил мужчина, прежде чем его снова вырвало за борт.

Мужчины со смехом накинули ему на плечи свои куртки.

– Вот дурак, это же надо было так нам помахать!

И всю обратную дорогу до Ширнесса они высказывались о его неразумном поступке, пока несчастный высыхал, защищенный от ветра в рулевой рубке и одетый в запасную одежду, которая была ему слишком мала. Он смеялся вместе с ними, проклиная свое невезение, рассказывая о падении и заново проигрывая момент потери равновесия. Вернувшись в Ширнесс, моряки провели его в затопленный склад, накормили горячим рагу и напоили несколькими пинтами горького пива, попутно рассказывая о его падении всем, кто находился внутри или спускался по лестнице позже.

– Слышишь, этот неуклюжий кретин сегодня свалился с «Катти Сарк», когда она на всех парусах шла вниз по течению курсом на Таити!

– На Питкэрн[16], – поправил Блай.

Сам моряк, уже сильно опьяневший, рассказывал свою историю так же часто, как и его спасатели.

– Просто отпустил руки на секунду, а судно чуть пошатнулось, и вот: лечу! Лечу в воздухе. Уж не думал, что так выйдет, совсем не думал. Стоило же отпустить руки один раз, за всю дорогу! Ой, простите, меня сейчас стошнит.

– Ах, Господи, какой же это был славный вид, просто великолепный. Парусов, конечно, было больше, чем необходимо, в основном их подняли для красоты, но благослови их за это Господь! Какой вид!

Ниргал поник, у него слегка кружилась голова. Большая комната наполнилась глянцевой тьмой, лишь из нескольких точек исходил яркий свет. По сваленным объектам тянулась светотень, и все это напоминало картины Брейгеля в черно-белых тонах. И было шумно.

– Вот помню весеннее наводнение тринадцатого, Северное море было у меня в гостиной…

– Ой, только не начинай опять про наводнение тринадцатого, сколько можно это слушать?

Он вышел в отгороженное пространство в одном из углов отсека, служившее мужским туалетом, надеясь, что почувствует себя лучше, если облегчится. На полу одной из кабинок сидел спасенный моряк – его сильно тошнило. Ниргал вышел и сел на ближайшую скамью, ожидая. Мимо прошла девушка и, коснувшись рукой его лба, воскликнула:

– Вы весь горите!

Ниргал приложил ко лбу ладонь и попытался сосредоточиться на температуре.

– Триста десять по Кельвину, – прикинул он. – Вот черт!

– У вас жар, – заключила девушка.

Один из телохранителей сел рядом. Ниргал рассказал ему о температуре, и тот спросил:

– Проверишь на запястье?

Ниргал кивнул и посмотрел на данные. 309 по Кельвину.

– Черт!

– Как себя чувствуете?

– Жарко. Тяжело.

– Нужно, чтобы вас кто-нибудь осмотрел.

Ниргал покачал головой, но от этого все закружилось еще сильнее. Он лишь смотрел, как захлопотали телохранители. Подошел Блай, и они задали ему несколько вопросов.

– Ночью? – уточнил тот. Они негромко поговорили еще. Блай пожал плечами, мол, идея не из лучших, но может сработать. Телохранители продолжили расспрашивать, а Блай осушил остаток своей пинты и поднялся. Он сейчас находился на одном уровне с Ниргалом, хотя тот уже полусидел, прислонившись к столу. Они принадлежали к разным видам: Блай был приземистой, физически сильной амфибией. Знали ли они об этом до наводнения? Знают ли теперь?

Присутствующие попрощались с Ниргалом, сжав ему руку или погладив по ней. Взбираться по лестнице конусообразной трубы теперь для него было мучительно. Потом они оказались в прохладной влажной ночи, затянутой туманом. Блай, не произнеся ни слова, провел их к своей лодке. Молчал он и запуская двигатель и отдавая швартовы. И они тронулись, рассекая низкую зыбь. Впервые за все время качание на волнах вызвало у Ниргала настоящий приступ тошноты. Это было даже хуже, чем боль. Он сел на табурет рядом с Блаем и стал смотреть в серый конус подсвеченной воды и тумана, что были перед их носом. Когда в тумане стали появляться темные объекты, Блай замедлил ход и даже дал чуть-чуть назад. А потом и заглушил мотор. К тому времени, как они вошли в док на одной из улиц Фавершама, Ниргалу уже было слишком плохо, чтобы как следует попрощаться, – он сумел лишь сжать Блаю руку и мельком взглянуть в его голубые глаза. Вот это лица! В них можно было увидеть всю душу. А раньше они об этом знали? Но Блай ушел, и они сели в машину и проехали всю ночь. Вес Ниргала становился все больше – так же, как когда он спускался на лифте. Посадка на самолет, взлет во тьму, боль в ушах, тошнота, возвращение в Берн, Сакс рядом, большое облегчение.