– Вы мне ответьте, – потребовал Сеня, не в силах оторвать от подушки голову, – Вы почему выбрали меня? Я-то совсем ни на что не годен.

Юная старушка медленно попрыгала возле окна, поправляя седую в лунном свете копну пышных волос.

" Был негоден, а теперь на что и сгодишься. Знаешь, а каково мне. Сил нет, жизнь на излете, а кругом бешеная кутерьма соискателей, дознавателей и разведчиков временных недр. Хватают за руки, травят намеками, только выйду, копаются грязными лапами в изветшавшем белье. Потом рыбой воняет. Я, конечно, старая ведьма, втравила тебя в историю, но сама устала. Вот и думала, вдруг ты, грамотей, крепкий и прямой человек – снимешь с бабки мраморную плиту обид. Прости! Но скажу тебе еще важное одно. Разве для меня ты стараешься, разве бабкину облегчаешь долю и по ее делам мельтешишь среди странных дел. Нет – ни за что. Ты бы пальцем не шелохнул, таков ты. Все для себя, во избежание себя и воистину самому себе.

Ну, правда – был ты красивый и умный, молодостью светилась сквозь тебя надежда. А теперь глупый средних лет почти оборванец, даже не учитель, не педагог – а разжевыватель чужой учебной жвачки для не очень страждущих лентяев и баловников. А каково – от всего этого откреститься и ринуться в мутное волнистое озеро неизведанной судьбы, какое омоложение.

Ну, правда – был ты любим и, главное, любил нежную по тем временам девушку всеми складками души. А теперь – потухший костер, горстка чуть теплого пепла у своих же ног. И никаких жизненных иллюзий повстречать эту старую молодую страсть вновь. Так разве для меня бегаешь, по моим ли заботам?

Никогда. Носишься, угорелый, – чтобы взъерепениться, себя перед собой выставить, как носильщика тонкой души, способного и на новый взлет. Одначе! И еще скажу. Да! Был ты во времена полон мыслей, суждений и оспоримых правд, горячий и горячечный ходок по еле видным следам истин. А что нонче? Копошишься в старых легендах, перебираешь тени русалок и водяных, да и с людскими плотями ты не равный, строгий и задорный обмениватель мнений на возражения. Ты начетчик, печатник клейм и оформитель протоколов на случаи доброты и сочувствия. Ты скелет своей души, ты муляж того проекта, по которому природа спроектировала тебя. И бегаешь – чтобы как-то скрыться от скелета в шкафу умствований. Не стыдно? Такой большой. Передо мной, старой, не стыдно?"

– Неужели я таков? – спросил, сжавшись, Полозков.

– Какой и все, – тихо ответила старушка. – Обычный.

От таких неприятных версий лоб внимавшего старушкиному бреду мгновенно покрылся испариной, и Полозков воскликнул:

– Вы эти фантазии про меня приберегите для совсем потерявших ориентацию, для развинтившихся сектантов и стремительных женщин Рит с бархатными ладошками Им про меня жалуйтесь. Мне эти выверты ни к чему.

" Ну-ну, – остановила возмущенного Полозкова неспешно фланирующая у окна старушенция. – Ладно, давай практическое. Как выбираться будешь из катавасии? Вдруг что невнятное случится, вот и гадай. Девушку поместят твою в плоскодонку и отправят в странствия, на борту с нахимовцами-мореходами или снайперами, или вообще плюнут на забавы с тобой, и искать перестанут. Что тогда скажешь испуганному гадальщику, неудавшемуся Робеспьеру-Марату Ильичу, если заявится с сатисфакцией, притащится, сунет принесенный счет за все и велит: " Других нет, давайте Вы тогда, уважаемый географ, отвечайте за опасный заказ. Раз в это дело полезли. А я Вам себя в комплекте, с зеленым картофелем, тухлой вырезкой и грязными чашками предоставлю, используйте и поместите на доску революционного почета".

" Ну-да ладно, шучу", – смилостивилась, тихо смеясь, старушка, тонко трогая пальцами разглаженные морщины. – Все-то Вы, Арсений, воспринимаете впрямую, в лоб. Но смотрите, главное, чтобы не опередили Вас в самом простом какие-нибудь слабо проявленные в красном свете девушки Элоизы или заразные соискатели Всея Руси. Им давно прямая стежка на ту сторону проложена, простым, сердечным людям. А Вашими заботами, так они туда и без согласия с матушкой природой доберутся, рукотворно, Вашими ручками. На Вашу шею груз ляжет. Не утянет? В воду? Есть, конечно, простой выход" – замялась старушенция, но все же кивнула на качающуюся тень провода под потолком.

– Это не по мне, – возразил географ честно. – Не люблю этой болтливости, на ветру. Да и язык синий, как у недорезанной свиньи. Противно. Я жизнь люблю, – добавил он по Павловски и вдруг хихикнул.

" О-о! – восторженно шевелясь, воскликнула старушка. – Это мы сейчас проверим на старой загадке. Слушай и отвечай. Пришла к одному старуха-смерть и говорит – пошли со мной. А что он ей ответил?"

– Люблю не тебя, а жизнь, – пробубнил Полозков.

" Дурак. Он ответил: – Что ты меня куда-то тянешь, отвяжись. Ты же старая, ни на что уже не годна, какой от тебя прок. – Тогда косая старуха ему говорит. – Идем, я тебе покажу тебя после, кем ты станешь. – И каков ответ?"

– Я не нужен себе потом, – ответил Полозков. – Покажи меня молодого, любящего и светлого и легкого. Как я летал.

" Дурень. Он ответил ей – Этого я насмотрелся, и этот мне обрыдлый в любом виде. Покажи мне, косая, себя потом, когда приберешь меня. Будешь ли лыбиться или рыдать. – Но не успокоилась с косой и говорит мужику – Идем, ты мне нравишься, я тебя пристрою по блату на теплое место. – Что ответил мужик?"

– Знаю я твое теплое, старуха. Это огненная лохань с кисельными берегами. Не хочу там торчать, по блату, – тихо возопил географ.

" Дурачок. Он ответил – ладно, хоть ты и старая, а свое дело знаешь. Давай напоследок хоть на твоем теплом месте поваляюсь. – Нет в тебе жизненной любви, Полозков", – закончила старушка у окна.

" Не знаю, – помолчав, повторила она, – есть ли в движении жизнь. Или только призрак жизни. Ладно, ты меня слышал, мне внимал. А теперь я хочу только одно, ты это знай. Ты возьми все, что я по старости наболтала, и переверни, все толкуй наоборот, выверни наизнанку, и будет так. Потому что я калека, я просто тень, тень своего и твоего убывшего счастья. И слова мои тень, обратный лунный росчерк твоих… Давай теперь, пожалуй, и распрощаемся".

– Так я не увижу тебя, что-ли, бабушка? – крикнул, всполошившись, Сеня.

– Не рассмотрел меня? – удивилось созданье.

В эфирном тумане, поводя блекло светящимися покровами, ночное существо тихо подплыло к ложу прилегшего и почти склонилось возле него на колени. Арсений охнул и чуть приподнялся на локтях.

– Это кто? Это разве ты, Рита?

– Я как раз вовремя, – нежно произнес Ритин двойник. – Тут старая тебя к шнуру манит, попрекая и обещая выход, но я сейчас освобожу тебя от этого дурмана, потому, что ты мой. Обниму и окуну в мою молодую кровь. Ничего не нужно, ни теорий, ни снов. Я позову – выходи. Выходи же.

Рита склонилась над застывшим Арсением, обняла его холодом и провела губами-сосульками по его губам. И тут страшный жар охватил Полозкова с ног до головы.

– Выходите же, – крикнул в отчаянии незнакомый голос. – Выходите, не могу тут больше орать.