Забастовка оказалась успешной, но тактическая победа адвокатов, согласно М. Ярдени, не избавила их от стратегического поражения. Через два года во Франции будет введена полета, de jure закрепившая продажу должностей. Магистраты окончательно отделятся от адвокатов, и образ barreau как барьера, отделявшего адвокатов от судейской коллегии, обретет социальный смысл.

Но я бы не стал считать адвокатов побежденными. Авторы «Диалога…» и их единомышленники продемонстрировали пример успешного социального конструирования. В сущности, они сумели сплотить ранее аморфную социальную группу, превратив ее во вполне реальное объединение, наделенное корпоративным духом и осознанием общих целей. Список адвокатов двух последних веков Старого порядка, возможно, не изобилует именами интеллектуалов первой величины, как раньше, но это были люди, сформировавшие и отстоявшие четкие представления о роли адвоката в обществе. Сегодня историки уже не считают, что именно адвокаты совершили Французскую революцию, но этот тезис слишком уж часто повторялся современниками, чтобы его полностью игнорировать. В период Реставрации и Июльской монархии французская адвокатура переживает свой «золотой век». Но чрезвычайно важно, что «Диалог…» Луазеля переиздает именно Антуан Дюпен, обозначивший себя как бывший батонье парижских адвокатов. Он снабдил текст обильными комментариями и примечаниями, из которых становится очевидным, что Луазель для него — актуальный собеседник, затрагивающий «вечные вопросы» адвокатской практики. Таким же актуальным текстом «Диалог» становится для русской адвокатуры пореформенной России и, как выясняется, для современных российских адвокатов[392].

А это значит, что парижским адвокатам, беседовавшим во время вынужденных каникул 1602 года, выпала редкая удача — способствовать созданию корпорации, которая переживет века. Модель социопрофессиональной самоорганизации, отработанная на рубеже XVI и XVII веков, оказалась удивительно действенной.

Штрихи к портретам

Неужели все-таки получился сборник анекдотов? Да, это забавные или неприятные случаи из жизни адвокатов и университетских деятелей. Порой рассказы о них походили на биографические очерки. Но основная задача состояла не в том, чтобы описать их жизненный путь. Важнее было посмотреть, как они, столкнувшись с жизненными и юридическими коллизиями, искали пути их разрешения. Все же отметим то, что способно дополнить наши знания о личностях героев этой книги. Там, где в нашем распоряжении оказываются комплексы документов, мы наблюдаем некое их стилистическое единство, отражающее индивидуальный «документальный почерк» каждого из наших героев. Шарль Дюмулен, Жан Ле Пилёр, Пьер Галанд, Николя Ле Клерк, да и Жиль Бекдельевр склонны были не только поступать в жизненных испытаниях специфическим, характерным для них способом, но и придавать индивидуальное своеобразие своим документам. Можно даже говорить о «графологии» актового и в особенности нотариального материала. Зачастую этому способствует стремление использовать одну и ту же заготовку для разных актов. В результате получается нечто вроде «личного формуляра», применяемого при составлении документов, порой различных по жанру. Это присуще актам Филиппа Кавелье, но нечто подобное мы можем наблюдать и у других наших персонажей, например у Николя Ле Клерка и Жана Ле Пилёра. Что касается Антуана Луазеля, Луи Сервена и Этьена Паскье, я не могу делать выводы об их «документальном поведении», «графологии актов» или «личном формуляре», коль скоро не работал с их нотариальными актами. Но в «Диалоге адвокатов» много говорится о личном стиле многих парижских адвокатов, читающемся сквозь особый контур их поведения — рассеянности одних, неразборчивости других, сумасбродстве третьих. Чем ближе ко времени составления «Диалога адвокатов», тем больше приводится сведений о таких индивидуальных особенностях, осознаваемых как нечто существенное, достойное упоминания. Это хоть и не «графология актов», но нечто ей родственное.

Наши герои, как мы не раз констатировали, принадлежали примерно к одной социальной группе, характеризовавшейся сравнительно высоким образовательным уровнем, а иногда и блестящей образованностью. Именно это и помогает разглядеть особенности их «документального поведения», поскольку адвокат и университетский преподаватель обладали возможностью самостоятельно выражать свои мысли и желания в большей степени, чем парижский каменщик или суконщик. Последние часто посещали нотариальные конторы или вели судебные процессы, но при этом их документы не столь красноречивы: они послушно следовали нотариальному формуляру, предлагаемому им нотариусом или прокурором. Это вполне естественно. Но герои моей книги в той или иной степени выделяются даже на фоне себе подобных.

О восходящей и нисходящей социальной мобильности

При более внимательном рассмотрении выявляется некая биографическая особенность. В основном коллизии, о которых идет речь, разрешились для героев этой книги относительно благоприятно. Но вспомним, что в ту эпоху человек воспринимался в первую очередь как часть своего рода. Потому-то для Луазеля, Паскье и их молодых слушателей так важно знать происхождение адвоката и судьбу его потомства: удалось или нет ему стать основателем хорошего рода. Если мы взглянем не на одного человека в конкретный момент, но на общую линию социальной динамики его семьи, то картина будет неожиданной. Подобного рода исследования обычно демонстрируют историю успеха, обеспеченного усилиями нескольких предшествующих поколений[393]. С этой точки зрения триумфаторов среди наших героев мало.

Кровавая развязка борьбы за сеньорию Миньо оборвала род Шарля Дюмулена весной 1572 года. Но даже и без этого траектория социальной эволюции его семьи шла по нисходящей. Его предки были дворянами еще в конце XIV века, о родстве с ними вспомнила королева Елизавета Тюдор. Но его отец, принадлежа к младшей ветви рода, вынужден был отчуждать и закладывать свои земли. Сам Шарль вечно находился в стесненном положении, оба его брака трудно назвать выгодными, да и единственную дочь он выдал за человека хорошего, но небогатого и незнатного.