Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антуан Отман, знаток права, ученый, стал королевским адвокатом парламента во время Лиги, и составлявшиеся им ремонстрации были весьма удачны. По словам Луазеля, когда он сидел в зале молча, он походил на Силена, но когда брал слово, все бывали очарованы им благодаря его красноречию. Он умирал от легочной болезни (в 1596 году)
и нашел в себе силы посетить своих товарищей (compagnons) и попрощаться с ними, предчувствуя смерть. Большая честь для меня, что он пришел ко мне незадолго перед кончиной[362].
Другой королевский адвокат лигёрского парламента, а позже его президент Жан Ле Местр оказал Генриху IV неоценимую услугу, добившись в 1593 году принятия постановления о Салическом законе, практически открывшего королю ворота Парижа[363].
Согласно Паскье, великолепным знатоком процессуального дела был рьяный католик Пьер Версорис, способный найти выход из любой запутанной ситуации. Когда он консультировал не на дому, а во Дворце, то принимал в Малом зале, а в Большом зале адвокаты, желавшие посоветоваться с ним, образовывали целую толпу. Слава пришла к Версорису в последние годы жизни, но и в молодости к нему часто обращались. Из-за его красноречия и знания всех тонкостей законов его приглашали на ведение многих важных дел. И далее Паскье вспоминает, как Версорис выступал в парламенте на стороне иезуитов-ответчиков, а сам Паскье — на стороне истца, Парижского университета. Для Паскье этот процесс 1565 года был одним из самых важных в его карьере, но он воздает должное своему оппоненту (который, кстати сказать, формально одержал победу в тот раз), предлагая ознакомиться с печатными текстами их речей. Единственным недостатком Версориса было то, что он звук «а» произносил как «е» и наоборот. Паскье делает общий вывод:
Это был великий адвокат, который страстно вставал на сторону своих клиентов, в особенности на сторону Гизов, чьим главным советником он был, и в итоге он скончался от горя через 4 или 5 часов после того, как узнал о том, что герцог де Гиз убит в Блуа[364].
Среди лигёров, конечно, были и недостойные адвокаты, но они осуждаются в «Диалоге…» вовсе не за религиозно-политические взгляды.
Если говорить о нареканиях, то чаще всего Луазель критикует пути продвижения адвокатов в мир должностных лиц:
Сейчас часто бывает, что из посредственного адвоката получается хороший советник[365].
Вот, например, адвокат Аймоин Бушра. «Многие полагали, что он не обладал ни красноречием, ни знаниями, достаточными, чтобы рекомендовать его на должность королевского адвоката», но он хорошо знал рутину Дворца, а также входил «в круг советников дома Гизов, каковые, войдя в силу, захотели сделать королевским адвокатом своего человека». Впрочем, Паскье справедливости ради тут же делает оговорку о том, что и про Дю Мениля (фигуру для «Диалога…» сугубо положительную) также «говорили, что он стал королевским адвокатом, войдя в фавор к коннетаблю Монморанси»[366].
Паскье часто пишет, что получение судейской должности зависит от протекции сильных мира сего. Плохо, когда таким образом открыта дорога недостойным или когда это происходит слишком быстро. Но вообще в том, что адвокаты, ведущие дела принцев, пользуются их покровительством, нет особой беды, точнее это зло, но зло неизбежное.
Среди пороков века, в котором мы живем, вполне извинительно адвокатам вмешиваться в дела дома, которому они столь многим были обязаны[367].
В тексте «Диалога…» анализируются взаимоотношения принцев с судейскими. После обмена репликами молодых адвокатов о падении престижа их звания Луазель предлагает свое объяснение. Некогда все дела грандов шли через адвокатов, которые, именуясь то канцлерами, то главами совета того или иного принца, вели их дела как в Парламенте, так и в других судах. Но затем владельцы должностей сами оценили выгоды такой службы. Несмотря на ордонансы, запрещавшие советникам вести дела принцев[368], «сегодня нет ни одного из знатных сеньоров, у кого в совете не заседал бы президент, мэтр прошений или советник». Но последние, либо не имея большого адвокатского опыта, либо не желая тратить свое время и силы, предпочитают нанимать адвоката за скромную плату. Луазель сравнивает таких адвокатов с рабами, «продающими себя за долю в барыше» (ad pretium participandum), и полагает, что они сами являются причиной упадка престижа адвокатского сословия. Паскье со свойственной ему дотошностью датирует начало этой практики 1554 годом, когда адвокат Пьер Сегье, руководивший советами герцогини Феррарской и других сеньоров, став одним из президентов парламента, получил королевское разрешение оставаться в совете герцогини Феррарской, а заодно сохранил свое место и в других советах[369].
Помимо «фавора грандов», поддержки «сверху», способствовавшей продвижению адвокатов, в «Диалоге…» говорится и о поддержке «снизу», о «фаворе прокуроров». Прокуроры парламента вели для клиентов всю документальную часть процесса. Их социальный статус был явно существенно ниже адвокатского. Напомню, что в отличие от адвокатов, которые именовались «благородными людьми» (nobles hommes), прокурор был лишь «почтенным человеком» (honorable homme) без малейших претензий на дворянский статус. Хотя прокуроры входили с адвокатами в единое братство Св. Николая и также считались членами barreau — «людей по ту сторону барьера» (вот почему этот термин не всегда можно переводить как «адвокатура»), их статус был тупиковым: адвокат мог стать советником, королевским адвокатом, а после и президентом, прокурор — нет. Он мог стать лишь богатым прокурором, и только. От прокуроров не требовалось обязательного университетского образования, но они превосходно знали «практику», рутину (вспомним рассуждения Жана Ле Пилёра). Даже самые красноречивые и популярные адвокаты зависели от прокуроров. Порой прокуроры работали в устойчивой связке с адвокатом, особенно когда адвокаты женились на дочках и племянницах прокуроров.
