Потому что в домике для слуг джонгос был совсем другим человеком.

Когда на следующий день Кристиен встречала его на кухне, представить себе не могла, что он может ей поклониться или позволить отчитать себя.

Поэтому в трапезной Кристиен и боялась взглянуть ему в лицо.

Но чаще после вечерни сестры отпускали ее ужинать со слугами, и она возвращалась в пристройку в своем платье. Так Кристиен и металась, пересекая границу то в одном, то в другом направлении, с любопытством, хотя, казалось, без особой охоты. Возможно, все случилось бы иначе, будь у нее в пристройке близкий человек. Но туземцы, особенно женщины, не задерживались у сестер подолгу, а детей забирали с собой.

Вероятно, поначалу кого-то Кристиен любила больше других. Но потом эта женщина ушла, и на ее месте оказалась другая. Незаменимой оставалась только повариха, но она была старой и рассеянной. Когда-то давно она явилась в город издалека, сменила немало мест и родила троих детей от одного голландского господина. Он увез их с собой, и теперь они жили далеко за морем.

Теперь повариха ждала только смерти. Девочку по имени Кристиен она не любила, потому что чувствовала ее неискренность. С тех пор как сестры стали забирать ее к себе, все еще больше усложнилось. Возвращаясь от них, девочка стала заискивать перед туземцами, словно вымаливала внимание к себе. Однако те не спешили поддаваться жалости.

Отныне Кристиен не было места в их кругу, и ее это возмущало. Кто бы мог подумать, что столько эмоций дремлет в ее неуклюжем теле. А сколько притворства! Ведь новое окружение нравилось ей гораздо больше, чем прежнее, но как она притворялась!

С годами становилось только хуже. Девочка словно теряла форму, как тростник, который слишком долго вымачивали в воде, и постоянно нервничала. В разговорах со слугами она всячески принижала белых сестер и тем не менее снова стремилась в их общество. Повариха острее других чувствовала лживость этого ребенка и поэтому, завидев Кристиен во дворе, отводила свои слабые старческие глаза куда-нибудь в сторону реки.

Тогда еще жила память о величии Ост-Индской компании, это потом настали другие времена. Но поток кораблей из Европы не иссякал.

Они покачивались на смарагдовых водах Яванского моря в ожидании ценных грузов – кофе, сахара, табака, копры и масла. Джунгли вырубали под плантации, страна покрылась сетью железных дорог. Из-за моря прибывало все больше молодых белых мужчин. Одни из них оставались в конторах больших торговых домов в Сурабае, другие отправлялись на сахарные и кофейные плантации.

В Гааге и Амстердаме склады полнились поставками из тропиков. Одновременно росла колониальная армия. Теперь ее части стояли не только на Яве и Суматре, но и в джунглях Борнео и на затерянных за ним островах. В Сурабаю прибывали естествоиспытатели, чтобы изучать орхидеи или искать ценные минералы, инженеры – возводить мосты, музыканты – играть симфонии. В городе появились мощеные улицы, аллеи и роскошные площади, открывались клубы, концертные залы, кинотеатры.

Деревянные ворота местных домов украшали резьбой. Женщины носили роскошные туалеты. Прошло немного времени – и Ява стала законодательницей моды, распространившейся до самой Европы. Потому что ткани из сокровищниц яванских князей поражали воображение изяществом рисунка, а ювелирные изделия – утонченностью форм.

Однако стремительное развитие колонии почти не отразилось на жизни девочки по имени Кристиен.

Со временем все-таки нашелся человек, с которым Кристиен сблизилась.

Это была Тинеке, юная урсулинка из крестьянской семьи. Что она собой представляла?

Однажды я стояла на мосту через Золотую реку, куда стекает весь навоз с окрестных полей. В тот день жилища под мостом оказались затопленными. Волны уносили тряпье и прочую плавучую рухлядь, спасавшие свой скарб туземцы кашляли. Я увидела на берегу голландскую девушку с фотоаппаратом, у которой, очевидно, не хватило сил снять все это на пленку. Она повернулась и пошла прочь. Неподалеку ее ждал мужчина в автомобиле.

Тогда я подумала, что Тинеке, должно быть, выглядела так же, как эта девушка: круглые румяные щеки, надо лбом – легкий пушок, волосы заплетены в толстую косу.

Эта совсем юная девушка с бледной, почти прозрачной кожей выросла в одной из деревушек, что разбросаны по нидерландскому польдеру, и отправилась в далекую тропическую страну, чтобы нести ее жителям Благую весть. Однако на Яве ее охватила тоска по дому. Во сне ей виделся мягкий закатный свет над Северным морем и лица родных, прежде всего матери. Вставая утром, Тинеке не знала, как ей пережить очередной день.

Она понимала, что уныние проистекает от слабости и недостатка веры. И Тинеке молилась, каялась и нередко плакала, отчего ее щеки пылали, как в лихорадке. Но лицо матери все равно стояло перед глазами. Иногда беспросветной тропической ночью она лежала на койке, глядя куда-то в темноту, и слышала стук собственного сердца.

Все здесь казалось ей отвратительным: язвы на грязных телах туземцев, запах гноя, крики со стороны улицы и мутные воды реки. Остальные сестры не теряли присутствия духа. Они работали, молились, несли Слово Божие и пели гимны высокими, чистыми голосами.

Однажды Тинеке заметила в саду маленькую девочку в плохо скроенном платье. Малышка не двигалась и смотрела куда-то в пустоту. Она была грязной и непричесанной. Тинеке знала ее историю, однако Кристиен появилась в монастыре задолго до нее самой.

Кристиен давно уже жила у сестер, когда Тинеке, по бедности и невежеству, решилась пересечь море. Она думала, что несет в своем сердце огонь, способный осветить эту темную страну, но он оказался слишком слабым. Однако сейчас, глядя на эту безобразную «индо», Тинеке снова его почувствовала. Она подошла к девочке и опустилась перед ней на колени.

Тинеке достала носовой платок и вытерла грязные щеки Кристиен. Ни один мускул не дрогнул на лице малышки. Тинеке вспомнила, что говорили о той сестры: туго соображает и даже как будто не всегда понимает, что ей говорят. «Она похожа на комок глины, – подумала юная послушница. – Интересно, сколько ей лет: пять или, может, шесть?»

В тот день во время вечерней молитвы Тинеке посадила Кристиен себе на колени. Малышка оказалась на удивление тяжелой и все время оставалась неподвижной, как каменный идол.

На следующее утро, прежде чем выйти в сад, Тинеке взяла с собой расческу. Устроившись рядом с Кристиен на скамейке, она принялась распутывать ее черные пряди. Они выглядели безжизненными, как мочалка. Кристиен терпела, не издав ни единого звука, и это удивило Тинеке. «Возможно, туземцы не чувствуют боли, когда их дергают за волосы», – подумала она, вырывая очередной колтун. Она, казалось, слышала о чем-то подобном.

Наконец Тинеке закончила работу и придирчиво оглядела малышку. Та стояла как истукан, и девушка пошла прочь. Отойдя на некоторое расстояние, она оглянулась и вздрогнула, охваченная неприятным чувством: этот неуклюжий безобразный ребенок неожиданно напомнил Тинеке ее саму.