Так Кристиен снова вернулась в мир туземцев. Из слуг, некогда видевших голландского солдата, постучавшегося в монастырские ворота, оставалась только кухарка. Она была единственным темнокожим свидетелем этого события.

Но от старости память ее выцвела, как и волосы. И когда девочка расспрашивала ее о Дирке Феннеме, старуха, как ни силилась, не могла сказать ничего вразумительного. Глаза ее блуждали. Губы дрожали над черным провалом рта. Но Кристиен не видела вокруг никого, кому еще могла задать свои вопросы.

Девочка не отступала. Как долго сидел солдат с ней на руках под варингиновым деревом? Кухарка ни в чем не была уверена. Ведь он мог уйти не попрощавшись, «оранг бланда» иногда делают так.

Старуха потирала подбородок узловатыми пальцами.

Но в этот момент глаза Кристиен загорелись. Казалось, еще немного, и она набросится на старуху с кулаками. И костлявая рука взметнулась в воздухе. Да, она вспомнила! Солдат сидел долго, он ждал, пока девочка заснет, – так трудно ему было оставить свою дочь. Он как мог оттягивал момент расставания.

Он выглядел совсем молодым, почти мальчик, с золотыми, как солнце, волосами и глазами голубыми, как земляные орхидеи. Он обещал всем, в том числе и кухарке, что вернется за своей анакой. Он любил свою ньяи и ее ребенка, очень хороший «оранг бланда». Ничего подобного кухарка не могла припомнить на своем веку.

В тот год, когда кухарка умерла, сестра Береника навсегда вернулась в Голландию. Перед тем как покинуть Сурабаю, она подыскала Кристиен место гувернантки в одном голландском доме.

Так в четырнадцать лет Кристиен навсегда ушла из монастыря. Урсулинки честно выполнили данное солдату обещание, хотя так и не получили от него ни единого флорина. Девочка знала грамоту и умела считать, говорила по-голландски и прошла конфирмацию. Теперь она снова пересекла границу и ступила на территорию белых.

Когда Кристиен исполнилось пятнадцать или шестнадцать лет, она вышла замуж за белого мужчину – во всяком случае, отчасти белого. Он был намного старше ее и имел сына от туземки, почти ровесника Кристиен. Этот человек заинтересовался Кристиен, как только увидел ее в доме, где она служила, а история с солдатом и вовсе его заинтриговала.

В результате мужчина взял девушку в свой дом, находившийся неподалеку от монастыря урсулинок. Он занимался частным извозом, имел нескольких лошадей и повозок-докаров. После женитьбы дела его пошли в гору, и семья переехала в большой дом на берегу Золотой реки.

И на новом месте Кристиен думала только о том, что теперь солдату по имени Дирк Феннема будет не так просто отыскать свою дочь.

Один ребенок в доме уже был. Кристиен родила еще пятерых.

Она редко выходила на улицу и целыми днями сидела в своей комнате за задернутыми шторами, слушая шум города, течение реки или доносившиеся издалека звуки музыки. Ее лицо обрюзгло, взгляд стал еще более рассеянным, она очень много спала.

Теперь Кристиен жила в роскошном особняке с множеством слуг. Общество европейцев по-прежнему ее пугало, и вскоре Кристиен перестала появляться на балах и приемах. Ее супруг ходил туда один. У него была смуглая кожа и грубые, словно вырезанные из дерева, черты лица. Возможно, он и сам полагал, что женщине больше пристало сидеть дома, хотя и дал образование всем детям, включая девочек.

Один из его сыновей – спокойный и обстоятельный молодой человек – стал владельцем знаменитой аптеки «Свобода». Другой приобрел кинотеатр на одной из главных улиц и считался легкомысленным. Третий сын Кристиен со временем стал работать в страховой компании. Я имею в виду того самого дядю Леонарда, что удил рыбу на мосту в Эльхольмсвике в не по размеру широких штанах. Это его женой была тетя Лейда с бархатистыми карими глазами.

Кристиен родила двух дочерей, одна из которых отличалась особенной красотой. Анна имела белый цвет кожи и совсем не походила на мать. На фотографиях она всегда выглядит печальной. Она вышла за высокопоставленного чиновника в Суракарте и жила в большом доме, который правильнее было бы назвать дворцом, с белыми воротами и роскошным садом. Они с мужем часто устраивали приемы. Спустя несколько лет после замужества Анну поразила душевная болезнь – после того, как она заразилась сифилисом от супруга.

Младшая из дочерей, моя бабушка, которую звали Линтье, тоже была красива. Дедушка называл свою жену «розой Сурабаи» и гордился ею, как бедный мальчик, завоевавший руку принцессы и полцарства в придачу. Но сама Линтье всегда переживала из-за цвета своей кожи, более темного, чем у братьев и сестер. Однажды она выбила стакан из рук служанки только потому, что лицо той было светлее.

Мне понятно, почему бабушка не любила вспоминать о своей матери. В душе Кристиен была тоска, которую Линтье чувствовала и в себе. Тем не менее она выучилась на машинистку, овладела стенографией и английским языком и устроилась в контору маклерской фирмы, хозяином которой был Оскар.

Там Линтье сидела у него в приемной и печатала. Мимо нее с утра до вечера носились маклеры с прайс-листами и последними новостями с биржи, а за дверью за ее спиной сидел дедушка Оскар, к тому времени уже обрюзгший и полысевший, с сигаретой во рту.

Однажды на пороге конторы появился младший брат владельца, худой и смуглый, как даяки, среди которых он много лет прожил в джунглях, где так и не смог расстаться с мечтой о живописи. Он так и не скопил денег на билет домой, потому что, за что бы ни брался, ничего не удавалось. Между тем его возраст приближался к сорока. Он мог бы писать восхитительные картины, потому что находился в красивейшем уголке земного шара, и внутри него вызревали тысячи пейзажей, ни один из которых так и не выплеснулся на полотно. Но как он жил? Как туземец и авантюрист, бесшабашный искатель золота с «кольтом» за поясом, наподобие моряков из Сингапура и Гонконга, китайцев, малайцев и проходимцев из Австралии.

Он общался с даяками и, вероятно, их женщинами. Жил в их деревнях, где так и не нашел времени добраться до холстов и красок. Зато с веслами управлялся не хуже даяка, бил рыбу копьем с форштевня, свободно говорил на пяти или шести местных наречиях и мог обращаться с землечерпательной машиной и другими необходимыми для добычи золота механизмами.

Но во время путешествия вдоль линии экватора от Понтианака, столицы речных богов, до Сурабаи, города крокодилов, он только и делал, что сидел на палубе, обхватив руками голову. Землечерпательная установка лежала на дне реки Капуас, и надежды вырваться из этого заколдованного круга оставалось все меньше.

Закат догорал, как бывает в этих широтах, подобно лампе, в которой кончается масло. Последние лучи солнца, яростные и отчаянные, сужались до ослепительных искр и бликов, озарявших уже опустившуюся темноту. Абель явился в контору к брату, чтобы обсудить с ним дела. Ведь не кто иной, как Оскар, вложил деньги в его неудавшееся предприятие на реке Капуас.

Абель был смугл, как даяк, и гибок, как мальчик, никто не мог быстрей него взобраться на мачту. Он пришел к Оскару с пустыми руками, точнее, с жестяным чемоданчиком, где лежали счета и другие бумаги, свидетельствовавшие о его крахе. Высокий и стройный, он щурил спокойные голубые глаза, пытаясь привыкнуть к темноте помещения, и неуклюже топал грубыми ботинками. Лишь приглядевшись, можно было понять, что он не молод. Проникаясь осознанием этого факта, Абель вдвойне тяжело переживал свое поражение.