От мыслей оторвал начальственный окрик в спину:

— Това-а-арищ! Ра-а-азрешите-ка ва-а-аши да-а-акументики?

Черная волна паники затопила сознание. Уже все? Конец? Ноги намертво приросли к панели, а рука, наоборот, сама собой полезла в карман, поближе к браунингу.

— У тебя же профсоюзка с собой? — Резко пихнула меня в бок Александра. — Предъяви да пойдем скорее!

Вовремя; парочка в штатском уже начала терять терпение. До боли знакомый типаж: тугая загорелая кожа по скулам, мешковатые безразмерные пиджаки. Острые ножи глаз из-под козырьков кепок фиксируют предательскую дрожь пальцев.

— Да-да, — я наконец-то вывалился из сумрака. — Минуточку! — Нашарил во внутреннем кармане профсоюзную членскую книжку работников электромеханической промышленности, вложил в требовательно протянутую руку: — Вот же, пожалуйста!

Внутренних паспортов в СССР пока нет как класса. Единые удостоверения вроде как введены в двадцать четвертом, но они… не обязательны. Поэтому в наличии хорошо если у одного из десяти жителей Советской республики. Личность устанавливают по царским свидетельствам о рождении, всевозможным расчетным книжкам, экзотическим справкам, или профсоюзным книжкам, примерно таким, как у меня. Фотографий нет нигде, бланки продаются на рынках едва ли не свободно, подделать печать — легче легкого.

И это, увы, не их проблема. Это наша проблема.

Милиционеры и гепушники ориентируются скорее на свое пролетарское чутье, чем бумаги. При малейшем подозрении — граждан без тени сантиментов закрывают в отделение "для выяснения". Смерть, как всегда, подошла незаметно…

Как и спасение. Мерный гомон обтекающей нас толпы разорвал недалекий вопль:

— Ах ты су…а!

— Получи!

Драки не вышло; пешеходы прыснули в стороны от шлепнувшегося в лошадиный навоз худосочного тела.

— Убили!

— Держи вора!

Чекист, а может, опер угрозыска, молча сунул мне в руки несчастный членский билет и сорвался вслед за своим напарником. В погоню, мимо успевшего подняться на четвереньки мужичонки в высоких, блестящих хромом сапогах.

— Пойдем! — потащила меня за рукав Александра. — Давай же!

Легко сказать. Ноги как из свинца, по спине река пота. Пройти дюжину шагов — как передвинуть беккеровский рояль.

И тут опять, из-за плеча:

— Лексей! Коршунов!

Сперва я не обратил внимания, так отвык от своей фамилии за долгие годы. Но потом… рывком развернувшись, я широко распахнул глаза от удивления. Передо мной стоял старик-калека, из тех, про кого не сразу поймешь — торгует чепухой, просит милостыню или подворовывает. От колена правой ноги пиратская деревяшка, пустой правый же рукав заткнут за пояс суконной рубахи. Через плечо — поникшие макаронины шнурков, из нашитого заплатой кармана торчат края плетеных из соломы стелек. А вот лицо… где же я его видел?

Догадка не заставила долго себя ждать:

— Гвидон!

— Гляди-ка, помнишь! — в голосе предводителя шпаны послышалась скрытая гордость.

Жизнь крепко потрепала матерого уркагана. Сейчас, пожалуй, он выглядел еще хуже, чем в тюремном вагоне соловецкого этапа. Смутившись, я не придумал ничего лучше, как представить собеседника спутнице:

— Саша, помнишь я тебе рассказывал, как мои документы украли в Питере? Так вот…

— Залил сламщику галоши, знат-ца? — перебил мой лепет Князь Гвидон. — С три короба прогнал фуфла, эсэсэрер так, да эсэсэрер эдак? Так в каком году главпахан даст дуба? Полсотни третьем? А нонче у нас чо на дворе? Ась? Нехорошо, ай-ай, как нехо…

Ехидная речь оборвалась на полуслове. Приторный оскал сменился изумлением.

— Бл...ть! Да это ты, ты, ты его! Ах-ха-ха! Ну даешь! Высоко сложил!!![196]

Чутье как у зверя! Сбежать или убить? Опережая все, мелькнула молния мысли:

— Драка… вовремя! Да!!!

Не мокрые веревочки продает тут предводитель шпаны, но руководит своей бандой. Едва ли такой большой и сильной, как когда-то в Питере, все равно, сложно ли ему при виде попавшего в переплет старого знакомого мигнуть кому-то из шестерок, устроить липовый замес?

— Не скипидарься, — речь старика тем временем обрела твердость. — Гвидон кореша в доску не загонит.[197]

— Даже не думал…

— Ты мне мурку не води, — возразил Гвидон без всякой злобы. — Отчаянный! И перо не жамкай — без того курносая за моей спиной маячит. Забрали гады лягавые житуху, оставили едва чинарь допыжить.

— Как вышло-то? — в замешательстве поинтересовался я, кивая на пустой рукав.

— Вертухаю из бесов вожжа под хвост влетела, застроил нахрапом командировку. Пока фасон держал, смоленскими налили как богатому.[198] Лепила лярва, поднимать не стала, так и откоптел без понту. Все еще ломает, ежели без марафету.

Я понял едва ли половину, но на всякий случай состроил приличествующую моменту сострадательную мину.

— Не всякому фартит! — взгляд Гвидона подозрительно задержался на Саше. — Но погодь ка, ты с кралей чисто сорвался или шпоры на хвосте висят?

— Боюсь, завтра в газетах словесный портрет будет, — не стал запираться я.

Предводитель шпаны отшатнулся:

— Да с тобой рядом потолкаться уже вышак весит!

— Так никому же не скажу, — неудачно пошутил я.

— Рвать те надо. В могиле не отлежишься, за буграми не спрячешься…[199] Куда идешь-то?

— Э-э-э…

— Не закапаю!

— Хотели телегу купить, переодеться в крестьян, — решился я. И добавил, сменив на всякий случай генеральный курс драпа: — Двинем с переселенцами на восток.

— Кха-кха-кха! — закашлял в кулак уцелевшей руки Гвидон. — Хоть христорадником нарядись, любой касьян слету в тебе барина срисует!

— По приметам в Москве каждый пионер искать будет, — пожаловался я в ответ.

— К цапле[200] не суйся. В хате на отлете теряться даже не думай! Там новое мурло без шмона палят.

Не поспоришь. Я вспомнил взгляды пацанов, обсиживающие изгороди в Кузьминках. Для них любой незнакомец — повод для болтовни на полдня. Мамки-бабки посудачить тоже совсем не промах.