показалось, что Владимир Ильич совсем поправился, снова полон сил и энергии. Он шутил и смеялся, когда перед отъездом Ины в Берлин она была в их кремлевской квартире. В тот вечер в гостях у Ульяновых был Дмитрий Захарович Ману-ильский. Тот самый, с которым ее мама в 1918 г. ездила во Францию, чтобы вывезти оттуда брошенных Временным правительством бойцов Русского экспедиционного корпуса. Дмитрий Захарович умел талантливо пародировать партийных товарищей, очень удачно подражая их голосу, жестам, манере говорить. И вот он стал изображать, как выступают Калинин, Луначарский и другие. Это были, конечно, дружеские, но очень смешные шаржи. Ленин от души хохотал, слушая Мануильского, а потом, хитро сощурив глаз, сказал: «А я слышал, вы и меня изображаете. Ну-ка, ну-ка покажите, как я выступаю?» Но тут Мануильский очень смутился, стал отшучиваться, отнекиваться и отказался пародировать Ленина.

Позднее, уже за чашкой чаю, Владимир Ильич все в таком же веселом настроении рассказывал, в какие нелепые положения он попадал, занимаясь юридической практикой, как к нему за защитой обращались заведомые жулики-купчики и он не знал, как от них отделаться. Весь этот вечер Владимир Ильич был очень оживлен, много смеялся. Ине и в голову не приходило, что они видятся в последний раз. С Надеждой Константиновной теплые отношения продлились вплоть до ее смерти в 1939 г. Крупская много рассказывала Ине о дружбе с ее матерью. Под влиянием Надежды Константиновны Ина начала готовить к публикации письма матери.

ЗНАКОМЬТЕСЬ: НАСТОЯЩАЯ ИНЕССА

Письма Инессы Федоровны Арманд к близким, друзьям, соратникам говорят о ней больше, чем все, вместе взятые, отзывы и воспоминания. Я много раз их перечитывала. И передо мной все отчетливее вырисовывался образ женщины, чьи достоинства заслуживают большого уважения. Это большая историческая несправедливость, что на ее имени спекулируют сплетники всех мастей, ищущие дешевого успеха у публики. Читатель, не пропускай эту главу. Может быть, мне удастся очистить имя родственницы от лживых характеристик.

А.Е. Арманду (июнь 1905 г., тюрьма в Пушкино):

«Саша, что касается хлопот о моем освобождении, то слишком много не возись, ведь я сейчас совсем здорова. Одно время очень тянуло на волю, но теперь это чувство успокоилось. Относительно хлопот у генерал-губернатора: если это общий ход об освобождении на поруки, то обратись к нему. Если “особая милость” — то не следует к нему обращаться.

Поцелуй за меня детей. Инесса».

А.Е. Арманду. Ницца. 9 ноября 1905 г.:

«Мой дорогой Саша, я очень давно начала это письмо, но не могла продолжить, потому что Россия была совсем отрезана от нас — ни писем, ни телеграмм. Известия из России глубоко волновали и радовали. Так хотелось тоже быть там и также принести великому народному делу хоть самую свою скромную лепту. Вообще, в такие великие моменты тяжело бездействовать. Вместе с радостью за дела общественные, конечно, возникало сильное беспокойство за вас за всех, за товарищей, за энергичных и отзывчивых. Я очень огорчена смертью Николая Баумана. Это был славный, хороший человек. А как великолепно держались рабочие! Какие они герои, какая сила и величие в этой стройно, дружно борющейся массе. Едва ли в истории была более великолепная, более величественная борьба».

В.Е. Арманду. Московская губернская тюрьма в Пушкино. Июль 1907 г.:

«Мой дорогой Володя. Все жду, что получу от тебя словечко. Тебе, верно, уже передали, каким путем мне можно писать. Я чувствую себя ужасно оторванной, совершенно не знаю, что у вас там делается... иногда в голову приходят самые безумные мысли. Может быть, вы там уже все переболели, а я ничего не знаю. Особенно беспокоюсь за Андрюшу. Когда мы виделись в последний раз, он был нездоров.

У нас здесь коммуна, и мы все по очереди дежурим, т.е. сами готовим, стираем полотенца и т.д. Я один раз уже дежурила и, как ты понимаешь, очень волновалась за суп. Он вышел довольно удачен, но только овощи были demi-naturelle42».

Детям. Мезень, середина декабря 1907 г.:

«Мои дорогие Саша, Федя, Инесса и Володя!43 Долго не могла вам написать, потому что по приезде в Архангельск меня засадили в тюремный замок. Оттуда я вышла, чтобы сразу сесть в сани и поехать в Мезень. Когда мы прибыли в Мезень, меня сейчас же хотели отправить еще на 100 верст дальше, в деревню Койду. Мне этого очень не хотелось, во-первых, потому, что туда почта неизвестно как ходит и, пожалуй, останешься совсем без известий. Во-вторых, там совсем нет политических, и поэтому было бы скучней. Удалось остаться в Мезени.

Кто из вас что читает? Вышло ли что-то новое и интересное по беллетристике? Здесь на ночь глядя совсем нечего читать».

Детям:

«Здесь ссыльных около ста человек. Сам город состоит из двух параллельных улиц, между которыми короткие переулки. В общем, город не больше села Пушкино. В нем две тысячи с чем-то жителей. Но все-таки есть и школа, и больница, телеграф. Почта приходит два раза в неделю. И люди живут здесь не в юртах, как я себе представляла, а в избах с громадными печами, но сколочены избы плохо и плохо проконопачены, так что в них ветер гуляет. Сегодня очень сильный мороз, а так как мы вчера по неопытности не протопили печи второй раз, то у нас вода замерзла в кадке, и вообще в кухне был такой мороз, что стыли руки. Так что, когда я мела и варила кофе, то все охала и метала шпильками в Володю, который обер-истопник. Он здорово научился топить и самовар ставить.

Пишите мне о вас скорее, больше и подробнее. Я так давно толком ничего о вас не знаю. Переселилась ли Инесса в Пушкино? Где сейчас Саша и Федя? Володька, напиши, не изволь лениться, а то, ей-богу, будешь побит!

Ну, крепко вас целую, поцелуйте малышей, пишите!

Ваша мама».

В.Е. Арманду. Мезень, май 1908 г.: