«Дорогой мой! Спасибо тебе за описание твоей встречи с детьми. Спасибо за книги, большое спасибо! Если попадется еще партийная литература, то пришли ее. Пришли что-нибудь по вопросу о парламентаризме.

Инесса».

В.Е. Арманду. Москва, 23 ноября 1908 г.:

«Мой дорогой Володя, итак, я выбралась из окраин и нахожусь, наконец, в центре. Милый город, как я люблю тебя, я — твое дитя и нуждаюсь в твоем шуме, суете, в твоей сутолоке, как рыба нуждается в воде.

Думаю остаться в России до лета, а там видно будет. Детей возьму с собой. Я их еще не видела по понятным тебе причинам».

В.Е. Арманду. Москва, начало декабря 1908 г.:

«Милый Володя! Я перевидала за последнее время всю нашу семью. Все живы и здоровы, много о тебе расспрашивают. Строчу тебе письмо в Румянцевской библиотеке. Сегодня бегала в Третьяковку. Там много новых картин. Мне особенно нравятся “Вихрь” Малявина и “Демон” Врубеля.

В своем городе я нашла очень большие перемены. Вечерами на улицах так красиво, так много огней, так оживленно...Такая масса самых разнообразных зрелищ. Была три раза в Художественном, один раз в Малом и у Корша, два раза в синематографе, один раз в концерте. Вчера попала на лекцию о символизме. Читали Белый, Брюсов, Рачинский. Они спорили между собой, но у меня осталось впечатление, что они все кантианцы, только на разный лад.

Скоро я уеду отсюда».

В.Е. Арманду. Петербург, 2 января 1909 г.:

«...Теперь в большинстве всех голов происходит переоценка всех ценностей. Чем интенсивнее работает данная голова, тем этот процесс сложнее и интереснее. По выражению одной моей знакомой курсистки, интеллигенция утеряла “ариаднину нить” и поэтому кидается то в одну, то в другую сторону, это последствие неимоверной путаницы представлений и понятий. Я объясняю это так: во время революции почти вся интеллигенция действовала заодно, потому что ей было некогда искать свое место в обществе. Но, когда схлынула волна общественной активности, интеллигент оказался не у места. Теперь началась дифференциация интеллигенции: после многих заблуждений одни примыкают к буржуазии, другие — к пролетариату. А многие еще на распутье.

Конечно, я — с пролетариатом. Последний реакционный год я провела среди пролетариев, и это обстоятельство сделало меня более стойкой».

Варе Арманд. Берн, ноябрь 1915 г.44:

«Дорогая моя девочка. Это хорошо, что ты философствуешь и всматриваешься в окружающих. Такое критическое отношение может оказаться очень полезным.

Жизнь людей богатых сейчас нехорошая. Праздность, лень, фальшивость... Теперь каждый человек борется в отдельности за свое существование, старается перехитрить другого, показаться лучше, умней, надеясь таким образом победить своих конкурентов... Но ни в коем случае не будь из тех людей, кто, постоянно брюзжа, не проводят в жизнь собственных идей и продолжают жить совершенно так же, как те, кого они ругают. Подобные люди или лицемеры, или слабые и ничтожные личности».

Ине Арманд. Зеренберг, 1915 г.:

«...Твоя ревность к Варе, моя родная, конечно, ни на чем не основана. Смешная ты моя кукушка... я крепко люблю вас всех, моих детей. Я ужасно люблю на вас смотреть... В чувстве материнства еще очень много инстинктивного, очень многое перешло к женщинам от самок — между прочим, это стремление видеть в своих детях что-то особенное, но все же неправда, что матери ослеплены любовью, наоборот, они особенно болезненно переживают все их недостатки, все изъяны... Но вы мне никогда не причиняли этой боли.

Целую тебя бессчетное количество раз.

Твоя мать».

Ине Арманд. Кисловодск, сентябрь 1920 г.:

«Дорогая моя Инуся!

Мы уже три недели в Кисловодске, и не могу сказать, чтобы с тех пор мы особенно поправились с Андреем. Он, правда, посвежел и загорел, но пока еще совсем не прибавил весу. Я сначала все спала и день и ночь. Теперь, наоборот, совсем плохо сплю. Принимаю солнечные ванны и душ, но солнце здесь не особенно горячее, не крымскому чета, да и погода неважная: частые бури, а вчера было совсем холодно. Не могу сказать, чтобы я была в большом восторге от Кисловодска.

Проскочили мы довольно удачно, хотя ехали последнюю часть пути с большими остановками и после нас поезда совсем не ходили. Слухов здесь много, паники тоже.

Временами кажется — не остаться ли поработать на Кавказе? Как думаешь?»

Это было ее последнее письмо. Через несколько дней Инесса Арманд внезапно скончалась в возрасте 46 лет.

НЕКРОЛОГ В «ПРАВДЕ»

«Трудно писать некролог о любимом человеке. То, что я пишу сейчас, — не некролог, не описание жизни и деятельности Инессы. Мне просто хочется поговорить о ней с товарищами, знавшими и любившими ее.

Познакомилась я с Инессой в Париже. Эмиграция для революционера — тяжелая штука. Нужда, безработица, невозможность для большинства приспособиться к революционному движению чужой страны, оторванность от живой работы сломили не одну силу. Мне приходилось видеть, как удивительно быстро тускнели, выдыхались многие наши товарищи, приехавшие из России полными энергии, с таким увлечением рассказывающие о своей работе там.

Инесса принадлежала к числу людей, которые не растворяются в среде, а сами влияют на нее. И Инесса внесла новую струю в нашу эмигрантскую жизнь. В ней не было и тени душевной усталости, она горячо относилась ко всему, всегда имела собственное мнение и горячо отстаивала его. В том, как она это делала, чувствовалась привычка к борьбе. Отстаивание своего права на самостоятельное мнение, право посвятить себя революции купила она борьбой.

Горячность Инессы, ее замечательное отношение к людям делали ее душой группы большевиков.

Вспоминаю, как во время войны мы возвращались в Россию вместе через Германию и напряженно думали о