– Даже не знаю. – Трой неуверенно переминался с ноги на ногу, несмотря на то, что весь зал подбадривал его.

Дэвид принес барный стул. Свет померк. Остался только световой круг прожектора на сцене. Трой смотрел на микрофон, держа его обеими руками. Один на сцене, в своих черных джинсах и серой майке, с крестом, поблескивающим на шее, он казался на удивление уязвимым.

На сей раз вместо вступления прозвучал только еле слышный перебор струн гитары.

– Когда ты ушла, света больше нет… – Голос Троя, теплый, хрипловатый, душевный, наполнил комнату. Разговоры стихли, люди выпрямились на стульях, опустив стаканы.

Он продолжал петь, закрыв глаза, не обращая внимания на затихший зал. Баллада оживала, наполняла комнату, выдыхая в воздух правду, от которой у меня волосы встали дыбом.

Он запел припев. «Я знаю, знаю, знаю…»

Двадцать шесть раз на одном дыхании.

– Да-а-а, – кто-то зааплодировал.

Я знаю, знаю, знаю…

Я знаю, кто та неизвестная женщина. Это все время была я. Все эти годы. Когда до меня дошло, я вцепилась в край стола.

Музыка стихла. Трой допел песню до конца. Открыл глаза и посмотрел на меня. В ярком свете прожектора он казался черно-серо-белым. Кроме глаз. Так, должно быть, выглядит земля из космоса. Сияющая, чистая и голубая.

Несколько секунд в зале стояла тишина. А затем люди один за другим начали подниматься с мест. И, пока Трой шел к нашему столу, аплодисменты звучали все громче. Он остановился, не доходя до стола нескольких метров.

Я вскочила, кинулась ему на шею и целовала его со всей силой бурлившей во мне радости-боли-любви.

– Йуху-у-у! – кричал и свистел нам зал.

Трой улыбнулся и крепко поцеловал меня в ответ.

7 августа 2000 года

Почистив зубы, я проверила телефон. Час ночи, а у меня ни единого сообщения.

Трудно поверить, что мы здесь всего два дня. Мне казалось, я прожила уже целую вечность, как великан, и все, что было большим, стало маленьким, и я могу смотреть дальше, дышать вольнее, жить свободней.

Я нашла Троя в беседке. Он стоял, опершись на перила, и смотрел на озеро в лунном свете.

– Зачем ты куришь? – Я села на перила и отняла у него сигарету.

Он не оторвал взгляда от воды, пока след дыма исчезал где-то в ночи.

– Пойдем. – Он снял меня с перил, закинул мои ноги себе на талию и перенес меня в гамак.

Мы легли рядом. Трещали цикады. Волны плескались о берег. Мерцающие звезды усеяли бархатное небо.

– Луна тут кажется больше, – сказала я.

Поднеся мою руку к губам, он проговорил мне в ладонь:

– Еще один день.

Я вздохнула. В том, другом мире было гораздо проще. Если ты женщина, ты не ждешь никакого счастья, так что и не ищешь его. А если уж нашла, то бережешь и хранишь те его обрывки, которые тебе достались. И если смогла набрать достаточно, можешь сшить из них плащ, в котором проживешь остаток жизни невредимой. Но все это… Свобода делать собственный выбор. От чего становишься жадной. Начинаешь хотеть все больше, даже если у тебя и без того достаточно.

Мы так и не спали той ночью, кроме недолгих минут, когда проваливались в забытье, а потом выныривали из него в безумной тоске друг по другу, и снова проваливались в сон, и снова просыпались. Может быть, солнце так и не взойдет. Может, мы сможем остаться так навсегда.

Когда Трой высвободился из сплетения наших ног, я зашевелилась.

– Спи, спи. – Он укрыл меня одеялом. – Я собираюсь пробежаться.

– Как это? – пробормотала я, слишком сонная, чтобы шевельнуть даже пальцем.

Он рассмеялся, и я снова провалилась в сон. Но ненадолго. Через несколько минут он вернулся и вскочил в гамак.

– Вставай! Вставай, Свекла!

Как я ни сопротивлялась, он стянул с меня одеяло.

– Скорее, – он протянул мне куртку и взял одеяла из гамака.

– Куда мы идем? – спросила я, путаясь в рукавах.

– Помнишь тот «Х» на озере? Я понял, что это.

Пока мы бежали к озеру, мои ноги промокли от росы. Он схватил подушку с шезлонга и бросил на круг из камешков. Я села рядом с ним, скрестив ноги, все еще в полусне. Он укрыл нас одеялом и указал на озеро.

– Смотри.

Я моргнула. Солнце, как мягкий красный шар, появилось над горизонтом. Оно медленно поднималось, окрашивая воду озера сияющими золотыми мазками.

Затаив дыхание, я поняла, что мы сидим прямо на линии этого великолепного восхода. Лучи становились все длиннее, они тянулись к нам – вот уже всего несколько метров до берега, вот коснулись песка, вот подобрались к нашим ногам, вот целуют нам пальцы.

– О-о-о, – я закрыла глаза и ощутила, как тепло заливает мое лицо, словно в вазу наливают воды.

Наши руки под одеялом сплелись. Мы рассмеялись – в нелепом, безумном приливе счастья.

Его тронутые золотом ресницы говорили мне, изгиб его улыбки говорил мне, биение моего сердца говорило мне.

– Да, – прошептала я в ответ.

– Что – да?

– Я знаю, что мне делать.

Выбора больше не оставалось. Время пришло.

Он сжал мою руку в молчаливом согласии.

Над водой встало солнце, красный шар надежды и счастья, удерживаемый весом того, что должно произойти.

Мы уже почти собирались уезжать, когда зазвонил телефон.

– Алло? – Он несколько секунд слушал, а потом просиял. – Привет, Ма! – Он сел. – У меня все хорошо. – Его взгляд упал на меня. – Даже отлично.

Я улыбнулась и ушла в кухню.

– Бали? – рассмеялся он. – Так вы наконец увидели Священный лес обезьян?

До кухни доносились обрывки их разговора.

– Когда вы собираетесь там быть? Нет, я буду в Мехико. Гонконг в Рождество. Надеюсь.

– Да, мы встретились, – продолжал он. – Мам, ну перестань, а? Не надо сводить меня со всеми этими Эллами и Беллами. Да. Может, я вообще гей. А это все маскировка. Нет, мне ничего оттуда не нужно. Ну ладно, может, шелковый шарф для вечеринки. Ладно, куплю сам. Не злись. Дай лучше поговорить с папой.

Он еще поболтал с ними.

– Я тоже скучаю. Да. Я вас люблю.

Я вытерла руки и в последний раз выглянула в окно. Он подошел сзади, и мы смотрели, как блестит вода и качаются ветви деревьев.

– Что бы ни случилось, мы будем вместе, – сказал он.

Стоять на перепутье было и страшно, и сладко, но я знала, что должна поступить правильно.