Мягков, в отличие от армейского офицера Дудина, представлял гораздо более серьезную угрозу. Он имел прямой доступ к планам боевого применения полка и дивизии в особый и военный периоды. Эти данные относились к совершенно секретным сведениям. В условиях острого идеологического и политического противоборства между странами советского блока и НАТО его измена умаляла престиж СССР как основного борца за разрядку международной напряженности. В профессиональном плане предательство Мягкова представляло угрозу для агентуры из числа немцев, находившейся у него личной связи, и могло сорвать ряд разведывательных операций управления, проводившихся на территории Западного Берлина и ФРГ.

Поэтому первое, чем руководствовался Устинов, так это тем, чтобы спасти от разоблачения агентов-немцев и свести до минимума ущерб для операций управления. Погасив вспышку гнева, он обратился к Гераскину.

— Борис Васильевич, какое отношение имел Мягков к нашим разведывательным операциям?

— Никакого, Иван Лаврентьевич! В этом я могу вас твердо заверить! Все пять лет прослужил опером в мотострелковом полку, — сообщил Гераскин.

— Уже легче. Имел ли он на связи агентуру из числа граждан Западного Берлина? Выполняла ли она задания по маршрутированию в ФРГ?

Помявшись, Гераскин признался:

— Извините, Иван Лаврентьевич, не готов так сразу доложить. Надо уточнить.

— Уточняй! И сделайте это поскорее! — потребовал Устинов и продолжил опрос: — А что вы можете сказать о самом Мягкове?

— Если коротко, то звезд с неба не хватал. На уровне управления его фамилия не звучала. По отзыву непосредственного начальника полковника Бойчука, нормальный оперативный работник… — Гераскин смешался и поправился, — якобы был нормальным.

— Вот именно был! — отрезал Устинов и в сердцах произнес: — Нормальные пашут, а не бегут на Запад!

— Извините, товарищ генерал. Виноват, просмотрели.

— А-а, у нас всегда так, до поры до времени хороший, а потом, как выясняется, клейма негде ставить! Так что все-таки подтолкнуло Мягкова к бегству?

— Видимых причин не просматривается.

— Видимых, а как глубже копнешь, так в дерьме можно захлебнуться! Ну да ладно, будем разбираться! Откуда он пришел в контрразведку?

— Из десантников.

— Значит, рубаха-парень. А внешне как выглядит?

— Здоровый мужик, симпатичный.

— Как говорят французы, шерше ля фам — ищите женщину, — заключил Устинов и распорядился: — По приезде в управление я попрошу вас, Борис Васильевич, немедленно выехать на место и взять на личный контроль проведение расследования по Мягкову.

— Есть, — принял к исполнению Гераскин и замкнулся в себе.

У Устинова тоже не было желания продолжать разговор. На первых его шагах в новой должности капризная судьба подставляла ножку. Вместо доклада о ходе контрразведывательных и разведывательных операций ему предстояло разбираться с ЧП. Он торопил время и бросал нетерпеливые взгляды на часы.

Серая лента автобана стремительно исчезала под колесами «волги». Впереди показались пригороды Потсдама. Его фантастическая красота заставила Устинова на время отвлечься от мрачных мыслей. Талант реставраторов и мастерство строителей вернули былое величие бывшим резиденциям бранденбургских курфюрстов и прусских королей. Настоящей жемчужиной Потсдама являлся парк Сан-Суси. «Прусский Версаль» представлял собой синтез лучших достижений в архитектуре и в ландшафтном дизайне. Драгоценным алмазом в этой величественной короне архитектурного-паркового ансамбля Потсдама являлся дворец Цецилиенхоф. Под его величественными сводами с 17 июля по 2 августа 1945 года проходила встреча глав правительств СССР, США и Великобритании. По ее итогам была принята судьбоносная Потсдамская декларация, определившая на многие десятилетия вперед послевоенное устройство мира.

«Мир! Каким же хрупким ты оказался. В 53-м и 61-м здесь, в центре Европы, дважды едва не разверзся атомный Армагеддон. Сегодня ситуация не намного лучше», — с горечью подумал Устинов и, проводив взглядом Сан-Суси, сосредоточился на предстоящей встрече с коллективом управления.

Он искал нужные слова, которые бы сделали их единомышленниками и мобилизовали бы на активную работу. Скрип тормозов заставил его встрепенуться. Лихач пронесся в нескольких метрах от них. Водитель «волги», чертыхнувшись, справился с управлением и после светофора свернул направо. Впереди возникли знакомые Устинову ограда и ворота. Створки автоматически откатились в стороны. Машина с Устиновым и Гераскиным въехала на территорию закрытого военного городка советских военных контрразведчиков и остановилась перед центральным подъездом главного корпуса. На входе их встретил дежурный с рапортом. Приняв доклад, Устинов поднялся в кабинет начальника управления. В нем также мало что изменилось с тех пор, когда полковник Устинов последний раз переступал его порог. Новыми были стол для заседаний и стулья, а на месте портрета Сталина на дальней стене, над креслом весел портрет нынешнего руководителя СССР — Леонида Брежнева. Устинов не задержался в кабинете и распорядился, чтобы Гераскин немедленно выехал в Фрейенвальд и приступил к расследованию, а дежурный через пять минут собрал на совещание руководящий состав управления.

Повесив шинель в стенной шкаф, Устинов прошел в конференц-зал и сосредоточился на предстоящем выступлении перед подчиненными. Оно было далеко не рядовым. Его изменившийся должностной статус и напряженная обстановка в управлении, сложившаяся после бегства Мягкова, требовали особого подхода к выступлению. Он искал нужные слова, которые бы сплотили коллектив.

Из коридора донесся шум шагов и приглушенные голоса. Двери конференц-зала открылись. Устинов отошел от окна, обернулся и по лицам подчиненных пытался понять, какие настроения владеют ими. Одни прятали глаза, бочком проскальзывали у стены и занимали задние ряды, другие — постреливали настороженно-любопытными взглядами и рассаживались ближе к трибуне. Последним вошел помощник начальника управления по кадрам полковник Григорьев. Он был не в своей тарелке, лицо горело пунцовыми пятнами, а на скулах играли желваки. Предательство Мягкова било по нему напрямую. Он присел с края и не решался поднять головы. В зале установилась звенящая тишина. Все внимание было приковано к Устинову.

Он не отвел взгляда в сторону и не занял оборону на трибуне, а шагнул к первому ряду и этим показал: «Я с вами». И начал скорее не выступление, а разговор по душам. В его голосе не было ни ожесточенности, ни злости. Устинов говорил короткими, рублеными фразами и называл вещи своими именами. Предательство в собственных рядах — это позор, за который должны ответить конкретные должностные лица, но никак не коллектив. Заявление о том, что управление имеет большой потенциал и ему по силам смыть позорное пятно, вызвало оживление в зале. Сначала робко, а затем все увереннее зазвучали вопросы. Обмен мнениями, носивший откровенный и предметный характер, продолжался около часа. После завершения общего совещания и перерыва на обед Устинов собрал в своем кабинете руководителей ведущих подразделений и заслушивал их по вопросам организации работы на основных направлениях контрразведывательной и разведывательной деятельности. В большинстве докладов содержались конкретные фактические данные. Они достаточно полно отражали особенности оперативной обстановки и говорили Устинову, что те, на кого ему предстояло опираться, хорошо знают свое дело. Оставшись один, он занялся изучением материалов оперативных разработок, после ужина возвратился в кабинет и продолжил работу.