На следующем сайте информация уже другая: убийство, найден труп, покрытый золотой краской.

И та же новость на другом ресурсе, и еще, и везде…

Все происходит в точности так, как говорил муж: веерное всеобъемлющее распространение информации.

И… это особенно пугает и делает подозрения в адрес мужа еще крепче… золотая краска…

То, что Витя Филипович при встрече не вдавался в такие подробности, – это понятно, он торопился. Но Игорь почему ничего не сказал?! Ведь он же говорил, что разговаривал со следователем на эту тему! Он должен был знать эти подробности…

Скорее, броситься в прихожую, отодвинуть дверцу шкафа. Отодвинуть и убедиться – краски Игоря, которые он использовал для боди-арта, лежат на месте, в целости и сохранности, с тем самым тюбиком золотого оттенка. Муж прежде увлекался рисунками на теле, даже купил специальный профессиональный набор. «У меня был приятель-художник, он обожал моделей расписывать. Пару раз я попробовал – прикольно. Но сразу после того, как у меня появились свои краски, рисовать на теле мне расхотелось. Хотя не выбрасывать же их, они дорого стоят. Так и валяются на полке», – пояснил он. И долго отнекивался, не хотел делать рисунок, а попробовать себя в роли модели для боди-арта было заманчиво… Потом муж сдался, разукрасил грудь, живот и спину красивыми разноцветными завитками. Все было так забавно до того момента, когда пришла пора смывать эту красоту. Ни мыло, ни косметическое молочко краску не убирали вообще. Мужу пришлось звонить своему приятелю-художнику, ехать за специальным средством. Больше желания делать холст из собственной кожи не возникало. Краски так и лежали в шкафу.

Лежали.

Раньше – лежали.

Только теперь набора там нет…

Все ясно. Игорь взял краски для того, чтобы превращать трупы в «апостолов» из сокровищницы Радзивиллов. Его любовь переросла в болезнь. Он болен, болен! А когда муж понял, что разоблачение близко, то просто вышвырнул догадливую жену, не оценившую его жертв, в окошко. Игорь сошел с ума, это очевидно.

Теперь он бормочет:

– Алеся, прости меня. Я не знаю, как так вышло. Я не хотел. А краски я отдал своему приятелю-художнику. Он заходил ко мне, когда тебя дома не было. Мне этот набор все равно без надобности…

Дорога ложка к обеду! Теперь уже никакой веры его словам нет и быть не может…

Придут ли сюда врач, милиция, да хоть кто угодно?

Лишь бы пришли и вывели отсюда вон этого психопата!

В его голосе уже истеричные нотки.

Кажется, еще немного – и он доведет задуманное до конца, сделает то, что в Доме прессы сделать не получилось.

Это муж притащил ее в ту комнату отдыха. Открыл окно: «Сегодня так душно, Алеся». А потом с криками: «Как ты можешь меня обвинять?!» – сильно толкнул…

К счастью, из намерений физического уничтожения ничего не вышло.

Но морально… душа выжжена дотла, там не осталось ничего, кроме боли. Если бы муж хотел ранить сильнее – ничего бы не вышло, он изуродовал все самое святое. Он изгадил все самое чистое – любовь к родной стране, тему диссертации, ту светлую радость, которую всегда доставляли письма из радзивилловского архива, тот трепет и замирающее от волнения дыхание…

Как жить теперь, когда все, что было так дорого, покрыто кровью и золотой краской?

Как продолжать работу, зная, что она стала причиной смерти ни в чем не повинных людей?

На эти исследования было положено столько лет жизни! Жертвовать прогулками, выходными, праздниками было легко, напряженный, изматывающий труд приносил только радость. Впереди ведь такая цель – открыть самой прекрасной на свете стране, исторически пережившей колоссальные испытания, прекрасные светлые страницы истории. Истории, которую есть за что ценить, любить, уважать…

Не удержавшись, Алеся застонала.

– Любимая, прости меня…

«Какая-то часть меня умерла там, в Несвиже. Я все отчетливее понимаю, как много я потеряла. Я уже никогда не смогу быть прежней, не смогу радоваться, с азартом исследователя продираться через польские и французские слова из радзивилловских писем. Но что тогда останется у меня? Ничего… Уже больше ничего, – думала девушка, и из ее глаз лились слезы. – Как все ужасно. Мне понадобится очень много сил, чтобы это пережить».

– Прости…

Господи, да когда же, наконец, этого подонка выведут из палаты и отправят за решетку?! Ему там самое место…

* * *

Забор и правда оказался гигантским. Соседи Шимова ограничивались стандартными двухметровыми плитами. Дмитрий же огородил свои владения бетонными панелями метров трех – трех с половиной в высоту. Пригнанные плотно друг к другу, они не давали ни малейшей возможности увидеть участок. Только в месте крепления калитки виднелась узкая щель. Лика подошла к ней вплотную, попыталась рассмотреть, что находится внутри. К сожалению, недалеко от входа, видимо, было посажено какое-то растение. Покрытые зеленью ветки практически полностью закрывали обзор, и…

– Девушка, подглядывать нехорошо, – вдруг раздался за спиной мужской голос.

Вздрогнув, Лика обернулась и покраснела: перед ней стоял хозяин дома собственной персоной, в хорошем спортивном костюме. А рядом с Дмитрием Александровичем огромный ротвейлер лениво зевал, демонстрируя черную пасть, розовый язык и огромные устрашающие клыки.

– Вы? – Шимов недоуменно вскинул брови. – Если не ошибаюсь, вы предпочитаете туристические объекты Несвижа. Каким ветром занесло в наши края?

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович. Я вам сейчас все объясню, – пролепетала Лика, замирая от ужаса. Ротвейлер тем временем продолжал деловито обнюхивать ее джинсы.

Серьезная агрессивная порода…

И собака без намордника! Немного обнадеживает, что ротвейлер виляет обрубком хвоста. Но обольщаться не стоит. Одно неловкое движение, смущающее песика, – и он приступит к быстрой ампутации конечностей, хватка у таких псов мертвая.

Однако собака вдруг доверчиво лизнула Ликину руку и тоненько заскулила.

– Кажется, я ему понравилась. Или это девочка? – Вронская облегченно перевела дух и поймала себя на мысли, что ей уже хочется потрепать пса по холке. – Он, наверное, добрый, не кусается? А у меня тоже есть собака, голден-ретривер.

– Это кобель. Зовут Джой. Он не агрессивный. Недавно девушка, которая с ним гуляла… В общем, ее больше здесь нет, и Джой тоскует. Вы приехали, чтобы обсудить мою собаку?

На прикосновение к гладкой шерсти пес отреагировал довольным протяжным стоном.

– Джой – хороший мальчик. – Лика присела на корточки. – Умная красивая собака. Джой умеет давать лапу?

Лапу пес торжественно вручил.

Но у животного оказалась какая-то странная координация движений. Джой бессильно плюхнулся на толстенькую попу, покачнулся, и каждое движение словно бы давалось ему с невероятным трудом.