– Зато мне надо много. И ты останешься у меня, – заявил Олег. – Под рукой. Авось, пригодишься где ни то.

– Хорошо, брат, – снова улыбнулся младший.

– Ну пошли в хоромы. Угощу тебя медовой водой с сухарем. Разносолов и пирогов, прости, не держим. За коней не тревожься – их съедят. А тороки у тебя чем набиты?

– Окороками, хлебом. Закатим пир, брат, – смеясь, сказал Ярослав. – Твои братья дали мне все это.

– Эй, тащите все на поварню, – радостно закричал Олег парубкам, жадно глазевшим на диво – русского латынца. – Небось, брат Володьша прислал? Хочет задавить меня своей щедростью. От Святополка таких поминок вовек не дождешься.

Княжий двор стоял неподалеку. Ввалившись в трапезную, Олег стянул с головы шлем, весело гаркнул холопам, чтоб пошевеливались – дорогого гостя потчевать. Мигом стол уставили дареными яствами – копченым, печеным и жареным мясом, ветчинами, языками, лепешками, пирогами и караваями.

Вонзив зубы в первый попавшийся кус, Олег заговорил с набитым ртом:

– Брат Володьша весь в этом. Ще-едрый! Триста гривен серебра давал своему отцу за меня, чтоб мы помирились. Только мне его щедрость – что лишний мешок вьючному коню.

– Братья велели спросить тебя, не желаешь ли мира, – молвил Ярослав, не притрагиваясь к снеди. – Они дают тебе в княжение Муромскую землю.

– Я же сказал – не нужна мне их щедрость, – осклабился Олег, раздирая зубами жилистое мясо. – Что мое – сам возьму. Мне бы только отсюда выбраться. А ты мне поможешь… Так куда, говоришь, твоя матушка задевала отцову казну?

Ярослав попросил удалить холопов. Олег шевельнул рукой, дверь затворилась.

– Эту тайну моя мать открыла мне перед смертью. Все сокровища остались на Руси, она не смогла их вывезти – казна князя Святослава была слишком велика.

– Так велика, что даже у немецких послов глаза на лоб вылезали, – мрачно ухмыльнулся Олег. – А нам ни крошечки не досталось.

– Перед отъездом с Руси мать повелела отвезти все в монастырь возле Киева. Его называют пещерным.

– Печерским? – алчно переспросил Олег.

– Да, да. Все спрятано там, в какой-то из пещер под землей. И только несколько монахов знали о том.

– Плохо, – задумался старший брат.

– Почему?

– Потому что Киев не мой. А Святополк скорее удавится, чем отдаст мне казну отца. Да и как найти тех знающих чернецов… столько лет прошло… В общем так, – сказал Олег, разглядывая блюдо с костями. – Завтра поедешь договариваться о мире. Ври что хочешь, только чтобы мне с дружиной дали уйти отсюда. Невмоготу уже сидеть тут. – Олег стукнул кулаком по столу, так что кости на блюде подпрыгнули. – Жена над дитем ревмя ревет, молоко у нее в титьках пересохло.

– Я не хочу ничего врать, – удивился предложению Ярослав.

– Тогда соглашайся на все, что скажут. Обещай и клянись.

– Ты все это исполнишь?

– А как же, – заверил Олег.

…Тем временем в стан осаждающих спешно прибыл гонец из Киева. Задыхаясь от быстрой езды, кинулся к Святополку. Шатаясь, доложил:

– Половцы, князь. В воскресенье вечером подошли. Шелудивый Боняк повоевал села окрест Киева, пожег твой двор в Берестовом.

– Отпор дали?! – У Святополка от негодования зашевелились усы.

– К стенам не подпустили. На третий день они сами ушли, ополонясь.

– Слава Богу! – князь истово перекрестился. – Не могу сейчас же пойти к Киеву – будь он неладен, этот Олег. Пускай Путята ухи востро держит.

Едва успели обсудить с Мономахом наскок поганого Боняка на стольный град, как встретили другого гонца, почти замертво свалившегося с коня на руки отроков.

– Половцы у Переяславля, – прохрипел он. – Куря привел. Спалили пристани с лодьями и посадских в Устье.

Киевский князь схватил Мономаха за плечо.

– Все еще хочешь ждать, когда Олег попросит мира? – прошипел он. – Надеешься на его бедного родственничка?

– Завтра, если ворота не отворятся, пойдем на приступ, – с видимым спокойствием ответил Владимир. Только опущенная голова выдавала тревогу.

– Огненный приступ! – потряс кулаками Святополк.

Назавтра крепость ожила, вывалила из пасти деревянный язык моста. Все те же двое пришельцев из латынских земель выехали на поле со знаменем Олега. Встав перед станом, протрубили в рог. К ним подскакали княжи мужи и сопроводили к шатрам. Мир заключили быстро и даже поспешно. Князья на полуслове оборвали многоречивого на латынский манер посла:

– Не сотрясай языком воздух больше, чем нужно. Передай Олегу: пускай идет в Смоленск к Давыду, а потом с ним вместе приходит в Киев, на стол отцов и дедов наших, и не кобенится больше насчет Киева, потому как это старейший град в русской земле и только в нем достойно нам встретиться. Там сойдемся на совет и дадим друг другу клятвы. Да пусть крест целует, обещая все это.

Ярослав спросил, может ли он целовать крест за брата.

– Не можно, – встряли княжи мужи, покачав бородами. – Ты еще неизвестно какой веры – нашей или латынской. А нам ведомо, что латынцы неправильно целуют крест и святыням не поклоняются. И лицо у тебя голое, что для мужа великий срам.

– Я обычаи Руси уважаю и спорить не буду, – смиренно ответил Ярослав. – Только Олег из города не выйдет, пока ваше войско не уйдет. Как же ему крест целовать?

– А мы с тобой в город попов пошлем.

На том сговорились. Киевский и переяславский князья первыми приложились к кресту. Ярослав подтвердил, что видел это своими глазами, и отбыл обратно в крепость во главе тихо едущей конницы духовенства.

Трое иереев, взяв с Олега клятву на распятии, без промедления вернулись. На следующий день дружины Святополка и Мономаха ушли из-под Стародуба.

7

Дым и гарь от пожарища в Берестовом селе не рассеивались, но казалось, только густеют в сыром воздухе. Богадельный двор был забит погорельцами – черным людом, которому в Киеве не нашлось приюта. Стоны, вопли и рев детей смолкали к ночи и с рассветом вновь поднимались к небу. Послушники и монахи, отряженные для помощи и лечения, сбивались с ног. Запасы хлеба истощились в первые же дни, и чтобы прокормить ораву беженцев, монастырский эконом каждый день бегал в Киев, искал по боярским и купеческим домам христианское милосердие.

Низкое небо клубилось серыми тучами, будто дымом. К Нестору, застывшему на полпути от церкви до книжни, неслышно приблизился богомаз Алипий.

– Пошто на трапезе не был, брат? – заботливо спросил иконописец. – Пусть и скудна, да без нее совсем ноги протянешь. А ты, замечаю, не в первый раз чрево пустотою томишь.

– Вся Русь томится, – со скорбью молвил книжник, не обернувшись. – Дым и стоны над землей который год стоят.