Правда, впечатление изрядно попортил прилепленный на скотч кричаще-красный плакат «Советский учёный – кузнец Победы».

Я вертел головой на триста шестьдесят градусов, высматривая возможную засаду или ещё какую-нибудь подлянку: глупо рассчитывать, что главный конструктор будет паинькой и не попытается подстроить гадость. То, что этого не произошло до сих пор, лишь усиливало тягучую липкую тревогу. Мы остановились у ворот – дверьми назвать эти могучие стальные створки в капитальной стене язык не поворачивался.

– Мне нужны гарантии, – заявила Платонова перед тем, как открыть.

– Что?! – опешил я от такой наглости. – Какие тебе ещё гарантии?

– Гарантии сохранения жизни. Что тебе помешает пристрелить меня после того, как ты найдёшь Тильмана?

– Врождённое благородство, – ухмыльнулся я под маской. – Необходимость выбраться. А также тот факт, что после Тильмана я возьмусь за тебя и буду спрашивать о множестве интересных вещей.

Платонова ощерилась:

– Ах он мелкий сукин…

– Кто? – полюбопытствовал я.

– Тот, кто меня подставил, – сквозь зубы процедила женщина. – Открываю, заходи. Надеюсь, сотрудничество со следствием мне зачтётся, товарищ майор, – кисло улыбнулась она, сверкая глазами, полными ледяной ярости.

Платонова сделала движение запястьем. По её лицу пробежала сетка сканирующих синих лучей, а в двери открылся небольшой окуляр размером с дверной глазок. Конструктор посмотрела в него, внутри что-то вспыхнуло – и двери поползли в стороны, открываясь ровно настолько, чтобы прошли два человека. Внутри ничего не было видно из-за полутьмы.

Я повторил давешний жест Платоновой, приглашая её войти первой.

Когда мы сделали несколько шагов за порог неизвестного зала, ворота точно так же плавно и бесшумно закрылись, а где-то далеко-далеко, казалось, что за километры от меня, начали загораться, изредка мигая, лампы дневного света. Одна, вторая, третья. Ближе и ближе, ближе и ближе. Свет приближался, отражаясь на гладком белом полу, а я старался не испугаться и прогнать страх из-за кажущейся неправильности происходящего.

На фоне беспощадного химического света появлялись угловатые аспидно-чёрные силуэты, превращавшиеся постепенно в столы, терминалы, механические манипуляторы, каталки, пробирки, шкафчики с документами и контейнеры.

Сначала, посмотрев на один из блестящих столов, где лежала куча электронного мусора, медицинских инструментов и скомканный кусок ткани, я подумал, что тёмные пятна – это всего лишь глубокие и резкие тени. Но нет: с непередаваемым ощущением захлопнувшегося капкана я понял, что это была запекшаяся кровь. Свет включился полностью, глаза привыкли, и я громко выругался. Стен исполинского зала-операционной не было видно: их загораживали десятки, если не сотни увитых трубками и проводами шкафов и чанов, где в розоватой жиже плавали создания, слишком похожие на человека и оттого ещё более уродливые.

Отсутствующие или лишние конечности, шишковатые выросты то тут то там, по два и более лица в самых неожиданных местах, голова взрослого на микроскопическом тельце зародыша… Настоящая кунсткамера, бесчисленные сочетания самых отвратительных мутаций. И, словно для подчёркивания жуткой фантастичности зрелища, все тела были покрыты странными хромированными приспособлениями, а капсулы, в которых они содержались, подсвечены мириадами разноцветных диодов. Помимо них возле каждого шкафа в воздухе кружилась ярко-синяя голограмма, показывавшая температуру тела, давление и десятки других показателей, мне неизвестных. Лаборатория безумного учёного.

А вдали, практически в центре на постаменте стояла самая странная боевая машина из тех, что я когда-либо видел…

– Ты идёшь? – мрачно спросила Платонова.

Я кивнул, хотя было большое желание сказать «нет» и сбежать подальше от этого чёртового завода. Если Унгерн здесь, в одном из чанов, то мне определённо его жаль, даже несмотря на подозрение, что именно он организовал всю веселуху с обстрелом Конторы.

Главный конструктор вела в противоположный конец зала, мимо той странной машины на постаменте. Когда мы поравнялись, я смотрел на неё во все глаза, не понимая, что это, для чего нужно и какой извращённый разум мог вообще такое придумать.

Это была лёгкая самоходная артиллерийская установка. Небольшая, с открытым верхом, что делало её похожей на бронетранспортёр немцев времён Великой Отечественной. Машину спроектировали маленькой и маневренной, но для этого пришлось пожертвовать местами экипажа: люди располагались в небольшом «кузове», который напоминал аналогичный у пикапа. Низкие борта могли защитить разве что от пуль и небольших осколков, поскольку бронированием тоже пожертвовали в угоду скорости.

Внешний вид боевой машины остался прежним – широкие гусеницы, низкий силуэт, тёмно-зелёный окрас с красной звездой на боку, но инженеры «Лебедей» добавили нечто жуткое.

Над бортами возвышались четыре массивные, с бедро взрослого мужчины, коленчатые конструкции из чёрного металла, масляно блестевшего в темноте. И на эти стальные «позвоночники» были нанизаны человеческие тела, начинавшиеся где-то в районе живота: поясница и ноги полностью отсутствовали. Четыре обнажённых некрасивых женских тела с лагерными татуировками на плечах и спине. Они больше смахивали не на людей, а на потрёпанные жизнью чучела, только вместо соломы из прорех в коже торчали различные мелкие железки, которых было больше всего в пальцах: их последние фаланги представляли собой нечто, напоминающее пучок чёрных иголок разной длины и диаметра. Остановившиеся стеклянные глаза смотрели внутрь машины, где я заметил подобие операционного стола – хром, лампы, сосуды с лекарствами и водой, какие-то сверкающие инструменты и выключенный монитор.

Подпись на синей голограмме, появившейся в воздухе, когда мы с Платоновой подошли ближе, гласила, что перед нами полевая машина для ремонта и сборки андроидов «Швея». У меня по спине пробежали мурашки: от увиденного бросало то в жар, то в холод.

– Что это вообще за хреновина? – спросил я, стараясь, чтобы Платонова не заметила, что меня трясёт.

– А? – конструктор обернулась. – Это «Швея», машина для лечения людей и ремонта роботов.

– Но ведь ваш завод не производит роботов, – вспомнил я то, что узнал из переписки депутата. – Или вы будете чинить роботов из того НИИ… Как его там?

– Не-ет. Хрен им в глотку, – улыбнулась Платонова, изрядно удивив меня грубостью последней фразы. – У нас будут свои.

– Это настоящие… – вопрос звучал глупо, поэтому я замешкался, – …люди?

– Да, – кивнула конструктор. – Швеи из лагерей. Для мелкого ремонта – самое то. Хорошо развитый мозг, мелкая моторика на высоком уровне.

– Но зачем вам люди? – я был шокирован и искренне не понимал, зачем людей – пусть преступников, но всё-таки живых людей – обрекать на подобную участь. – Разве нельзя запрограммировать роботов?

– Это будет не то, – отмахнулась Платонова. – У машин есть предел возможностей. Мы пытались, но получилась полная фигня: тут нужен человеческий мозг, причём достаточно гибкий. Вообще улучшение людей при помощи металла зашло в тупик. Плоть слаба, она сама по себе – ограничение, и потому не даёт нам двигаться вперёд. Сначала мы пробовали пойти от обратного – модернизировать металл с помощью плоти, но тоже не срослось: «Швея» – это тупиковая модель. А потом сделали вывод, что пришло время модернизировать самого человека.