Когда самолет разбился, моей первой мыслью была мысль о том, что это мне наказание за то, что я обманывала Оливера. Потом я решила, что это наказание за то, что я от него ушла. Какова бы ни была причина, совершенно очевидно, что виновата я. Папа смотрел по телевизору бейсбол, когда трансляцию прервал спецвыпуск местного телевидения Айовы. Он закричал из комнаты в кухню, что какой-то самолет разбился, но я даже номер рейса слушать не стала. Я знала, что это твой. Между матерями и дочками существует незримая связь.

Я летела в Айову и, помню, все оглядывалась на сидящих в самолете людей. Есть ли среди них родственники других пассажиров «Среднезападных авиалиний»? Вот какая-то женщина в розовом спортивном костюме. Она то и дело плачет. Неужели из-за авиакатастрофы в Уотчире?

Когда я попала в Де-Мойн, всех уцелевших пассажиров уже отвезли в больницу. У ее двери я встретила Оливера, он как раз высаживался из такси. Мы бегали по зеленым коридорам, выкрикивая имя дочери. Я отказалась идти в морг опознавать тело. Оливер пошел один и вернулся с улыбкой.

— Ее там нет, — сказал он. — Ее там нет!

В детском отделении мы наконец нашли нашу девочку. Она все время называла себя Джейн, и мне это показалось очень странным. Когда мы вошли в палату, она спала под действием успокоительных.

— Практически ни одной царапины, — сказала медсестра. — Повезло малышке.

Оливер держит меня за руку, когда мы подходим к Ребекке, такой крошечной и бледной на больничных простынях в горошек. В носу торчит трубка, на лбу овальный синяк. Оливер купил ей медведя. Я начинаю плакать, поняв, что Эдисон, старый дочкин медведь, скорее всего, сгорел в самолете.

— Все хорошо, — успокаивает меня Оливер, прижимая к себе. От него пахнет шампунем, который стоит у нас дома в Сан-Диего. Я не сразу понимаю, что он тоже плачет.

Ребекку выписали через два дня. Мы вернулись на место аварии. Не помню, чтобы оно так выглядело. Интересно, а эти части — сиденья, двигатель, да что угодно, — за прошедшие годы передвигали?

Я извинилась перед Арло Ванклибом и стала обходить обломки самолета.

Под причудливыми углами торчат в небо металлические ребра, и хотя многие петли не тронуты, дверей самолета нигде не видно. Ни одного иллюминатора не осталось. Помню, говорили, что окна вылетели из-за перепада давления, когда самолет рухнул на землю. Внезапно я понимаю, что не вижу дочери. Я оббегаю вокруг самолета, пытаясь заглянуть в дыры и прорехи, увидеть ее хотя бы мельком, и вижу Ребекку. Ее глаза плотно закрыты, а руками она сжимает голову, словно та может расколоться. Она так быстро бежит ко мне, что из-под ног летят комья грязи. Она кричит, не слыша собственного голоса.

— Ребекка! — окликаю я.

Глаза Ребекки открываются — такие чарующе зеленые. Она налетает на меня, моля о защите, и на этот раз я могу поймать ее в объятия.

Борт номер 997 «Среднезападных авиалиний» разбился 21 сентября 1978 года в Уотчире, штат Айова, — небольшой деревеньке в ста километрах на юго-запад от Де-Мойна. Когда пилот понял, что не может приземлиться в Де-Мойне, он стал садиться на кукурузное поле. Самолет сел на собственные баки с горючим и взорвался.

У меня с собой отправленные по факсу секретаршей отчеты, которые и приводят меня к месту катастрофы. В Уотчире, штат Айова, непросто найти факс, но у меня в запасе было два дня.

Я знаю об Арло Ванклибе, но привык обходиться без посредников. Поэтому я устроил слежку, которой он даже не заметил. У меня с собой маленький складной стул и термос с кофе. Портативный пристяжной вентилятор, на этой высоте жара просто невыносимая. Я сижу на краю поля за кукурузными стеблями — спрятавшись за зарослями, но с другой стороны, занимая стратегически верную позицию и имея возможность видеть все между вертикальными барьерами. Целых два дня я ждал Джейн с Ребеккой, сжимая в руках бинокль.

И эти сорок восемь часов не прошли впустую. Понимаете, поскольку следы катастрофы частично скрыты от моего взора, с этого места открывается несколько иная перспектива, нежели та, что была запечатлена на первых страницах «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Я впервые разглядел остов самолета, почерневший от огня и времени, через завесу кукурузы, которая играла роль камуфляжа. И если уж говорить откровенно, я сразу подумал, что это выбросившийся на берег кит. Он огромен, блики солнца сверкают на его вросшем в землю хвосте — неужели вы никогда не замечали сходства между горбачами и самолетами? Вытянутое тело, бугор кабинки пилота — и челюстная кость, крылья — и боковые плавники, поперечный разрез хвоста — и хвостовой плавник? Никто никогда не применял к китам термины аэродинамики, но, разумеется, все объяснимо. Обтекаемые формы под водой служат тем же целям, что и в воздухе.

Поездка сюда оказалась скучной, и, должен признаться, я рад, что она подходит к концу. Я смогу вернуть свою семью домой, смогу вернуться к своим исследованиям.

Я как раз наливаю вторую чашку кофе (стыдно сказать, такую паршивую привычку я приобрел в этой поездке-преследовании), когда вижу, как сквозь стебли кукурузы лезет Ванклиб. Потом из моря зелени выбирается Ребекка. Ее волосы собраны сзади. Следом за ней появляется Джейн.

Она стоит, уперев руки в бока, и беседует с фермером. Создается впечатление, что она поддерживает разговор, но ее выдают глаза, которые впились в остов самолета и напряженно следят за дочерью. Мне кажется, ее отношения с Ребеккой — особое искусство. Как же получилось, что я по-настоящему никогда не замечал, какая она мать?

Ребекка кивает на самолет и подходит ближе. Через разлом в корпусе входит в железное тело, как и я два дня назад. Ощупывает руками окружающие предметы, словно «заносит в каталог» и обрабатывает информацию. Ее глаза распахнуты, и время от времени она кусает нижнюю губу. Она стоит всего в полуметре от меня, когда довольно четко произносит: «Вот здесь я сидела. Прямо тут».

Я раздвигаю стебли кукурузы, чтобы увидеть лицо дочери. Она во многом похожа на меня. У нее мои глаза, мои волосы. И она всегда умела скрывать свои эмоции. Даже после катастрофы она не говорила о случившемся. Ни со мной, ни с Джейн, ни с психиатрами. Врачи пытались инсценировать крушение с помощью кукол и игрушечных самолетиков, но Ребекка молчала. Я еще подумал, что редко встретишь такое упрямство у четырехлетнего ребенка.

Я мог бы обнять дочь, заверить, что все будет хорошо. Она бы улыбнулась своей сияющей улыбкой и удивилась, увидев меня здесь. Как всегда удивлялась в детстве, когда я возвращался из Бразилии или с острова Мауи — откуда угодно. Я прятал в карманах игрушки, ракушки и маленькие бутылочки с песком. Я пообещал ей, что всегда буду привозить ей частичку того места, которое забрало меня от нее.

Я уже собираюсь выбраться из кукурузы, когда краем глаза замечаю Джейн. Она зовет Ребекку. И идет в мою сторону.

Я отпускаю стебли, мое укрытие. И начинаю учащенно дышать — боюсь разговора с женой.