— Доктор Грейвс, — запинаясь, начала она. — Та выходка Клеопатры… мне… мне искренне жаль.

Грейвс сощурился:

— Боюсь, не вполне понимаю, о чем вы.

— Ну, вы, наверное, помните, как она… как Клеопатра… — Мисс Пройслер окончательно смешалась. Больше она не могла вымолвить ни слова. От смущения по ее щекам пошли красные пятна.

— Что бы там ни было, мисс Пройслер, — продолжал Грейвс, — уверен, у Клеопатры имелись на то свои причины. Я никогда не умел обращаться с кошками. И если уж по большому счету, я, скорее, собачник, насколько вообще моя специальность оставляет время на домашних животных.

Мисс Пройслер растерянно обменялась с Могенсом взглядами, но и он мог только скептически пожать плечами. Не может быть, чтобы Грейвс не помнил неприятного инцидента, происшедшего чуть больше недели назад!

Главным образом для того, чтобы нарушить неловкое молчание, повисшее в комнате, Грейвс скупым жестом дал Тому распоряжение.

Том открыл графин и налил ему и мисс Пройслер золотистого напитка, когда же он собрался наполнить и бокал Могенса, Грейвс поспешно качнул головой.

— Наш профессор не пьет алкоголя, Том, — сказал он с легкой издевкой. Он взял свой бокал, залпом осушил его и подставил Тому, чтобы тот снова наполнил его. — Ну, а все остальное, к чему не притронусь я, можешь с наслаждением употреблять.

Могенс сверкнул на него глазами, но Грейвс, словно не замечая, поднял свой бокал за здравицу, пить, однако, не стал.

— Господа, господа, — вступила мисс Пройслер. — Не будем ссориться.

— О, мы никогда не ссоримся, мисс Пройслер, — с улыбкой ответил Грейвс. — Разве Могенс не поведал вам, что мы старые товарищи по университету? А в студенческом братстве в ходу грубоватые шутки. Пожалуйста, простите нам.

— Вы товарищи? — выразила удивление мисс Пройслер.

— С давних пор. Мы даже делили одну берлогу в общежитии. — Грейвс вздохнул. — Тем более досадно, что наш дорогой профессор решил оставить работу здесь. И это тогда, когда мы почти у цели. — Он предупредительно поднял руку, чтобы Могенс не мог ничего возразить. — Но опять же простите. Не будем о грустном. Том, не будешь ли ты столь любезен подать нам еду? Уверен, наши гости проголодались.

Том мгновенно исчез. Грейвс отхлебнул из своего бокала. По комнате вновь начала расползаться неловкая тишина.

— Можно задать вам нескромный вопрос, доктор Грейвс? — неожиданно обратилась к нему мисс Пройслер.

— Пожалуйста, — с улыбкой ответил Грейвс. — Хотя не могу себе представить, чтобы такая дама, как вы, вообще знала, что такое «нескромный».

Мисс Пройслер никак не среагировала на его неуклюжую лесть, кивком головы она указала на руки Грейвса.

— Почему вы никогда не снимаете этих жутких перчаток? Даже во время еды.

— Так вы это заметили? Вы очень наблюдательны, мисс Пройслер. Мой комплимент. — Он вздохнул. — Что по поводу вашего вопроса: я не делаю этого из уважения к окружающим. Знаете ли, мои руки — не слишком приятное зрелище.

— А что случилось?

Взор Грейвса затуманился, будто этот вопрос погрузил его в неприятные воспоминания.

— Это не слишком славная история, — задумчиво начал он, — даже если рассказать ее кратко. Это было во время экспедиции в южно-американских джунглях. Там я… вступил в контакт… с одной субстанцией, которой лучше бы было не касаться.

— Вы получили ядовитые ожоги?

— Можно сказать и так. В любом случае последствия были ужасны. Одним из них явилась мокнущая сыпь, от которой я с тех пор не могу избавиться. Слава Богу, она ограничилась лишь кистями рук. Выглядит это в высшей степени неприятно.

— А вы обращались к врачу?

— Я консультировался у лучших светил… — Грейвс помолчал. — Но давайте не будем говорить о неприятном, скажу еще раз. Как вы доехали?

Судя по выражению лица мисс Пройслер, эта тема тоже не относилась к «приятным», к которым хотел перейти Грейвс.

— Ужасно! — ответила она. — Эти железные дороги! Поезда громыхают и страшно неудобны. Не самый цивилизованный способ передвижения, если хотите знать мое мнение.

— Возможно, вы и правы, — согласился Грейвс. — Зато самый эффективный. Многие утверждают, что эта страна лишь с приходом железных дорог стала по-настоящему большой.

— Может быть, — невозмутимо сказала мисс Пройслер. — Но разве «больше» автоматически подразумевает «лучше»?

— Туше![18]— засмеялся Грейвс. — С вами надо держать ухо востро! Вы — наглядный ответ на вопрос, почему женщин не допускают в мужские клубы, где проводятся дебаты.

Возвратился Том. И те блюда, что он предложил, превзошли самые лучшие ожидания, которые прежде вызвали празднично сервированный стол и манящие ароматы. Один только взгляд на поднос с кушаньями возбудил у Могенса такой аппетит, что у него не только потекли слюнки, но и заурчало в желудке. Он едва дождался момента, когда Том закончит заполнять тарелки: сначала его, а потом мисс Пройслер. Положить что-либо на тарелку Грейвса он не сделал даже попытки, только пожелал им приятного аппетита и снова удалился.

Мисс Пройслер недоуменно обратилась к Грейвсу:

— А вы ничего не скушаете?

— К сожалению, не могу. Это тоже следствие того страшного заболевания, о котором я говорил. — Грейвс продемонстрировал свои руки, обтянутые перчатками. — У меня аллергия на большинство продуктов питания. Я могу принимать только строго ограниченные вещи. Эта, безусловно, превосходная трапеза, которую приготовил Том, убила бы меня наповал.

— Ах, как это ужасно! — всплеснула руками мисс Пройслер.

— Не так страшен черт, как его малюют. Если человек лишается маленьких житейских радостей, он находит удовлетворение в другом.

— Например? — хмуро спросил Могенс.

— Например, в работе. — Хоть вопрос поставил Могенс, Грейвс по-прежнему обращался к мисс Пройслер. — Или в сигаретке время от времени. — Он махнул рукой. — Но не обращайте внимания. Лучше принимайтесь за еду. Было бы непростительно дать остыть таким изысканным блюдам, и, к слову сказать, это разбило бы Тому сердце, будь он здесь.

Мисс Пройслер помешкала минутку, а потом взяла приборы и приступила к еде. Чуть погодя и Могенс последовал ее примеру.

Еда была действительно изысканной. Могенс уже имел возможность ознакомиться с кулинарными талантами Тома, но с этим ужином Том превзошел сам себя. Они трапезничали долго и обильно, и все это время Могенс не переставал удивляться, каким внимательным хозяином являл себя Джонатан Грейвс. Но не только. Он оказался еще и приятным собеседником, и человеком острого ума и тонкого чувства юмора. Чем дальше продолжался вечер, тем неуютнее чувствовал себя Могенс. Этот Джонатан Грейвс, который сидел с ними за одним столом, нисколько не походил на Грейвса былых времен или на того, с кем он провел последние несколько дней, и уж совсем не имел ничего общего с тем непотребным, варварским… существом, которое посетило его в Томпсоне. Этот Джонатан Грейвс был интеллигентным, воспитанным, галантным, причем в такой мере, что даже Могенсу все труднее становилось относиться к нему с неприязнью. За время их ужина он выпил, потягивая, три рюмки коньяка, однако благовоспитанно выждал, пока он и мисс Пройслер не закончат трапезу, прежде чем вынуть портсигар и прикурить сигарету.