class="p1">«Дорогая моя мученица, я не могу писать, сердце слишком полно… я люблю тебя, мы любим тебя, благодарим тебя и благословляем и преклоняемся перед тобой, целуем глаза, полные страдания, трудный урок, тяжелая школа страданья, но ты прекрасно прошла через экзамен. Благодарим тебя за все. Что ты за нас говорила, что защищала нас и что все за нас и за Россию перенесла и перестрадала. Господь один, может, воздаст!

Нам не говорят, куда мы едем, узнаем только в поезде, и на какой срок, но мы думаем, что туда, где ты недавно была – святой зовет нас туда и наш друг». (84)

Так писала государыня Александра Федоровна своей подруге Анне, которая недавно вышла из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Она писала среди пустых разоренных комнат и уложенного в дорогу багажа, прощаясь навсегда с Царским Селом и с Петербургом, с дорогими воспоминаниями, друзьями… и с прошлым.

Ни экс-император, ни экс-императрица не знали, куда повезут их. Помнили только, как Григорий говорил, что они не умрут, пока не побывают на его родине. Через месяц они окажутся в родных местах Григория, в Тобольске.

И потекут дни…

Тик-так…

Тук-тук…

Местные жители в дни «высочайшего» пребывания безудержно любопытствовали, стайками прогуливались возле губернаторского дома. На высоком балконе видели они все императорское семейство. Чаще на балконе сиживала сама государыня бывшая императрица с лицом строгим и гордым. Расположившись в кресле, часами сидела, опустив скорбные иконописные глаза над вышиванием и шитьем.

Скучно тянутся дни в провинциальном глухом городишке.

Потянулся уж ноябрь за октябрем, потом наступит декабрь.

Бывший повелитель великой империи пилит во дворе дрова.

С большой задержкой доставляется в Тобольск почта. Государям дозволены для чтения письма, газеты журналы, книги.

Бывший наследник великой империи часто болеет.

Иногда в губернаторском доме дозволяют совершать богослужения. В такие дни бывшая императрица сама устанавливает в самой просторной комнате икону Спасителя и украшает аналой своим шитьем.

Мерцающие свечи, священник в ризе, черные монашенки, жидкий, но стройный хор…

Те, кто назначены охранять и сторожить драгоценных пленников, часто спрашивают себя, о чем молится, о чем просит эта бывшая царственная семья? Что они чувствуют?

В Тобольске все холоднее, все студеней…

Бывший царь, поработав на свежем морозном воздухе, пьет чай и проходит в свой кабинет. Сквозь портьеры в кабинет серо светят сумерки. На рабочем столе бывшего государя не лежат больше бумаги, полные неотложных забот огромного государства. На нем – с десяток разного размера и формы трубок, и с десяток тикающих нестройно карманных часов.

Тик-так… тук-тук… так-так…

На столе Николая Александровича вразнобой колотятся механические сердечки карманных часов. Словно сердечки маленьких затравленных, перепуганных зверьков. Николай Александрович Романов садится просматривать газеты.

Однажды…

В один из зимних вечеров, в свете мрачнеющих сумерек речь зашла о том, о чем так хорошо говорится в прокуренном полумраке – о непостижимом и таинственном. Одним словом, о мистике.

Говорили про загадочные пророчества маленькой девочки из Фатимы, наделавшие столько шума в газетах, и о загадочных предсказаниях святого старца Серафима о судьбе России.

Посреди разговора государь неожиданно поднялся, подошел к небольшому столику, на котором лежала семейная Библия, достал лежащий между страниц небольшой листок бумаги, сложенный вчетверо. Развернув, протянул собеседнику. Лист топорщился частоколом неловких, будто бы детских, каракулей. (85)

Государь сказал: «Это последнее письмо, писанное мне Григорием Ефимовичем Распутиным. Я тоже не смог сразу разобрать. Сейчас я вам прочту:

«Я пишу это письмо, последнее письмо, что останется от меня в Санкт-Петербурге. Я предчувствую, что умру еще до 1917 года. Я обращаюсь к Папе, Маме и детям, ко всей Русской земле, что им следует знать и понять…

Если я буду убит обычными убийцами, особенно моими братьями – русскими крестьянами, то ты не должен бояться за своих детей – они будут править в России еще сотни лет. Но если меня убьют бояре и дворяне, если они прольют мою кровь и она останется на руках их, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придется бежать из России. Братья будут убивать братьев, все будут убивать друг друга, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется.

Царь Русской земли! Если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай: если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу: никто из твоей семьи, никто из твоих детей не проживет более двух лет. А если и проживет, то о смерти будет молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, нищету и мор, порушенные храмы Божьи, святыни оплеванные, и каждый станет мертвецом…

Русский царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру…

Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихриста истреблять народ русский и веру православную. И погибнет земля Русская…

И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей благословенной семье. Григорий».

И вновь потекли дни.

Время текло…

События текли мимо них, от них уже не завися, и ужасая бывших хозяев земли Русской тем, что все вокруг стало так быстро рушиться, страшно рушиться, и в такое короткое время.

К годовщине гибели Григория Распутина бывшая государыня Александра Федоровна украдкой передала в церкви записочку за упокой души раба Божьего Григория, а во время всенощной положила нательный крест Григория Распутина перед собой.

Глядя на всю свою семью, стоящую стройной шеренгой в церкви, она будет думать о том, какие они все хорошие… «Какие храбрые, какие хорошие… и никогда не жалуются, – такие, как Господь и наш друг хотели бы».

В то время как половина страны винила в их печальной судьбе «антихриста Гришку Распутина», семья бывшего царя видела причину несчастья своего и своей страны в другом. «Вспоминаю ужасное 17-е число… и за это тоже страдает Россия. Все должны страдать за все, что сделали, но никто этого не понимает».

Между листами семейной Библии государь бережно хранил последнее письмо Григория Распутина об ужасном будущем, которое ждет Россию и всю его семью. Государь часто перечитывал последнее письмо друга и не верил, не хотел верить, что все исполнится.

«Я твердо верю, что Господь умилосердится над Россиею, усмирит страсти. Я не допускаю мысли, чтобы те ужасы и бедствия, которые всех нас окружают, продолжались долго».

Тик-тик… так-так… тук-тук… стучали часы на столе свергнутого императора.