Тревоги и экспедиция приходят и уходят, а театр в Афинах пребывает неизменно. Восьмидесятилетний Софокл получил назначение в новом составе советников, и на авансцену выдвинулся его более молодой собрат по перу Эврипид. Удалившись в уединение на острове Саламин, он начал писать трагедии, читателями и зрителями которых предстояло стать людям, пережившим трагедии подлинные. Тысячи и тысячи потеряли в Сицилии своих родных и близких. Да и весь город еще не оправился от моральной травмы, нанесенной недавней катастрофой. В подобные времена скорби любое произведение о кровопролитии или о возмездии свыше могло показаться испытанием слишком тяжелым. В прошлом Эврипид писал пьесы вроде «Троянок», в которых яростно клеймил афинскую спесь и бесчеловечность, но теперь это был совсем другой человек. Его сочинения были предназначены не для того, чтобы жалить, а для того, чтобы исцелять.

Не погружаясь долее в атмосферу смерти, печали и возмездия, Эврипид создал новый тип трагедии – романтический. Он писал об избавлении, искуплении, единении. В новых пьесах сохранялась мифология, мифологические характеры и ситуации аттической классики, но у них был счастливый конец. Боги и герои избавляют невинных от жутких страданий, а близкие сохраняют веру в то, что мертвые вернутся к жизни. Своими романтическими трагедиями Эврипид сформировал театр ухода, но ухода на более высоком уровне, нежели капитуляция либо физическое бегство. Его пьесы этого периода представляют собой метафоры обновления, очищения и новых начал.

На переднем плане здесь море – и как место действия и как природная стихия. Герои сталкиваются на море с бедами и опасностями, но испытания их неизменно кончаются благополучным и радостным избавлением. В «Ифигении в Тавриде» юный Орест, сын царя Агамемнона, пересекает Черное море и вырывает из рук местных дикарей свою давно исчезнувшую сестру Ифигению. В финале актер, исполнявший роль Афины, возносится над сценой и словно плывет над нею как deus ex machina. Богиня заверяет аудиторию, что Посейдон усмирит воды, а попутный ветер погонит путников к берегам Аттики. О более оптимистическом исходе даже мечтать не приходится. Самые обнадеживающие, самые утешительные слова Эврипид вкладывает в уста Ифигении – женщины, которая так много времени провела в иноземном плену, что должна была утратить всякую надежду на избавление: «Лишь море исцеляет все недуги».

Вскоре после дионисийских торжеств море превратилось в арену грандиозного конфликта, который большинство античных историков называет Ионийской войной, хотя, по Фукидиду, это была лишь заключительная, продолжительностью в восемь лет, фаза Пелопоннесской войны. Беспрерывные морские схватки и сухопутные сражения то и дело возникали на всем пространстве Малой Азии, от Галикарнаса до Византия, захватывая в свою орбиту острова Родос, Самос, Хиос и Лесбос. Участь Афин в этой войне зависела от контроля над Ионией и Геллеспонтом. Для спартанцев те же самые восточные морские пути были ключом к победе над городом, который благодаря Длинной стене в собственных пределах оставался неуязвим. Афиняне устроили свою главную морскую базу на верном им острове Самос, спартанцы – в Эфесе, на азиатском материке.

Среди первых военачальников, отправившихся из Греции в Ионию, был Алкивиад. Помимо всего прочего, у него были веские личные причины как можно скорее удалиться из Спарты. Эрос в очередной раз поразил его своей стрелой. Неутомимый, как и прежде, любовник, Алкивиад воспользовался отсутствием царя Агиса, находившегося с армией в Аттике, и соблазнил его жену Тимонассу. Та забеременела, и теперь у него были все основания полагать, что это его ребенок. И лучше всего скрыться, пока правда не станет общим достоянием. Подняв бунт против Афин на Хиосе, Алкивиад проследовал далее на восток, в Азию.

Поскольку ни у спартанцев, ни у афинян не хватало денег, чтобы заплатить морякам, важными игроками в греческих делах вновь сделались Царь царей персов и его сатрапы. В обмен на золото, с помощью которого можно взять верх над афинским флотом, спартанцы готовы были даже вернуть под владычество Персии греческие города в Азии – поразительная щедрость со стороны тех, кто всегда уверял, будто борется за греческую свободу. Алкивиад воспользовался переговорами между спартанцами и персами для того, чтобы войти в доверие к Тиссаферну, сатрапу Сард. Оба были изгоями, оба лукавцами одной выделки. Нежась на подушках и вкушая яства при дворе сатрапа, Алкивиад всячески старался предстать перед ним любителем роскоши и сотоварищем по охоте и пирушкам.

Алкивиад дал Тиссаферну два совета. Один: платить гребцам как можно меньше, пусть бедняки почувствуют свою зависимость от спартанского флота. Второй: не становиться целиком на сторону Спарты, кое-что оставить и для Афин, пусть обе стороны обессилят друг друга. Вообще говоря, Алкивиад перестал оказывать поддержку делу Спарты с тех самых пор, как афиняне одержали победу на равнине близ Милета (еще один город – союзник Афин, где Алкивиад взбунтовал народ). Конечно, для него стало настоящим шоком столкновение с соотечественниками на поле брани, когда они оказали столь мужественное и упорное сопротивление спартанцам. Теперь Алкивиаду было около сорока лет, и жизнью своей он был недоволен. Неудержимо тянуло назад, на родину, в круг сограждан. Он побывал спартанцем, затем персом. Пора снова становиться афинянином.

Идя к этой цели, Алкивиад решил развязать восстание олигархов среди афинян. Себя он видел вождем революционной партии. Обернулись эти сложные замыслы сначала кровавым олигархическим переворотом в Афинах, затем свержением демократии и, наконец, установлением новой системы правления во главе с группой олигархов, так называемым советом 400. Команда корабля «Парал» донесла весть о перевороте на Самос. Граждане Афин – моряки флота в едином порыве выступили против тирании, сформировали на острове демократическое собрание и объявили себя новыми, подлинными и единственно легитимными Афинами. Демократия переместилась с агоры и Пникса на палубы триер. Так весьма неожиданным образом воплотилось Фемистоклово видение города-корабля.

Провозгласив независимость, новые афиняне вскоре убедились, однако, что хорошо обученные экипажи и добрые намерения не способны принести победу в войне со Спартой. Для этого нужен крупный военачальник-стратег. Вот и пришлось предложить взять на себя командование флотом как раз тому человеку, который нанес самый значительный ущерб и демократии, и флоту, – Алкивиаду. Сейчас он вновь находился у Тиссаферна в Сардах, ибо афинские олигархи, столь чутко уловившие его намеки касательно восстания, решили, что теперь Алкивиад им больше не нужен. И вот случилось то, что по всем признакам случиться было не должно. Аристофан, пораженный загадочной привязанностью сограждан к Алкивиаду, высказался так: «Любим он ими, равно ненавидим, и жить они не могут с ним, и без него им трудно».

Послали в Сарды некоего Фрасибула, бывшего триерарха, а в этот момент самого, может быть, популярного стратега «демократии в изгнании». Вернулся он в сопровождении Алкивиада – легендарной фигуры, наделенной огромными недостатками и столь же весомыми способностями, демона, который еще может обернуться спасителем. Во всеоружии своей харизмы, Алкивиад обратился к людям, рассуждая о звездах, под которыми родился, и опасностях, которым все еще смотрит в лицо. А больше всего – о том, что ему наверняка удастся переманить персов на свою сторону. Надо только каким-то образом не дать спартанцам получить персидское золото, и тогда вскоре флот их увянет. Это была трогательная и оптимистическая речь. Алкивиада немедленно избрали стратегом, и почти сразу же он доказал свои достоинства лидера, поломав самоубийственный замысел развязать в Афинах гражданскую войну. Стоит только «изгнанникам» отправить туда флот, говорил он, как спартанцы легко захватят беззащитные города Ионии и Геллеспонта.