Ее первым побуждением было вернуться в Париж, но она училась в университете и не могла бросить учебу. К тому же у нее не было денег. Оставаться в их квартире Мушуми тоже не могла, поэтому первое время жила у друзей в Бруклине. Конечно, ей было ужасно тяжело жить под одной крышей со счастливой парой, слышать их приглушенный смех, когда они вместе принимали душ по утрам, видеть, как они целуются при любом удобном случае, а в конце дня уходят в свою комнату и закрывают за собой дверь. Мушуми начала копить деньги. К лету она накопила достаточно, чтобы снять себе маленькую квартирку, и была уже готова к тому, чтобы жить в одиночестве. Тем летом ее любимым развлечением стало кино — она могла ходить в кино каждый день, посещать до трех сеансов подряд. Она практически ничего не ела, ужасно похудела, побледнела. В конце лета на распродаже она купила себе платья четвертого размера — увы, уже через полгода ей пришлось продать их все на благотворительном базаре. Осенью она вернулась в университет, с головой погрузилась в учебу. Были у нее и легкие увлечения, ничего серьезного. И вот, в один прекрасный день, ей позвонила мать и спросила, помнит ли она мальчика по имени Гоголь.

Их свадьба назначена на август, прошло меньше года с тех пор, как они познакомились. Местом свадьбы выбран пятизвездочный отель в Нью-Джерси недалеко от места, где живут родители Мушуми. Конечно, ни Гоголь, ни Мушуми не хотят такой свадьбы. Они предпочли бы что-нибудь скромное, ужин в ресторане, человек двадцать близких друзей, черно-белые фотографии, приглушенную джазовую музыку, танцы. Однако родители пришли в ужас от такого предложения — на свадьбе должно быть не менее трехсот человек, подавать будут только индийскую еду, всем гостям надо предоставить бесплатную парковку, а тем, кто приехал издалека, — номера в гостинице. Гоголь и Мушуми, вздохнув, согласились — уступить легче, и, в конце концов, свадьба всегда важнее для старшего поколения, чем для молодоженов. Да, шутят они, они заслужили это испытание, зачем послушались своих мам и начали встречаться? Теперь ничего не поделаешь: волей-неволей они стали идеальной парой, примером для подрастающих бенгальцев. Что же, они чувствуют еще большую близость оттого, что оба настроены одинаково, и их единство помогает им перенести подготовку к свадьбе с терпением и достоинством. Через несколько недель все детали утрясены: номера в отелях забронированы, меню согласовано, костюмы пошиты, хотя их матери время от времени будят их по ночам вопросами: какое вино лучше подать — шабли или шардоне? Какие салфетки положить на столы — лиловые или бледно-розовые? Какие цветы выбрать для украшения зала — лилии или гладиолусы? И каждый раз они отвечают, что и так хорошо, и этак. «Ну, тебе повезло, старик!» — говорят Гоголю сослуживцы, объясняя, что свадебные хлопоты всегда сопряжены с ужасным стрессом: нередко первые трещины в жизни семейной пары появляются именно в это время. Но все равно он чувствует себя немного странно, как гость на очередной церемонии, которые он посещал в детстве.

Накануне свадьбы они пакуют чемоданы и переезжают в отель, чтобы в последний раз побыть в роли детей при своих родителях. «Как странно, — думает Гоголь, — что завтра в это время мы с Мушуми станем совершенно самостоятельной, отдельной семьей». Они никогда раньше не бывали в этом отеле. Его самой замечательной особенностью является прозрачный стеклянный лифт, который бесшумно скользит вверх-вниз в самом центре овального холла, к радости и детей, и взрослых. Гоголь занимает отдельный номер, рядом с комнатой матери и Сони, Мушуми поселяется этажом выше — там, где остановилась ее семья. Приличия должны быть соблюдены, хотя ни для кого не секрет, что они с Мушуми уже давно живут вместе. Мать привезла ему костюм, который он наденет на свадьбу: пенджабскую рубаху цвета пергамента, оставшуюся в наследство от отца, заглаженный складками дхоти, белоснежный топор и синие с золотом туфли с загнутыми носками. «Да будут с тобой отцовские благословения!» — говорит мать, поднимаясь на цыпочки и на секунду кладя обе руки ему на голову. Впервые после смерти отца она тщательно оделась и причесалась и теперь прямо светится от счастья в своем светло-зеленом сари. Она даже повесила на шею нитку жемчуга и позволила Соне слегка накрасить ей губы помадой.

— Не слишком ярко? — беспокоится Ашима и смотрится в зеркало. Такой оживленной и счастливой Гоголь не видел ее уже много лет.

Соня тоже одета в сари, цвета фуксии, отделанное серебряной каймой, темные волосы украшены живыми цветами. Она протягивает брату коробку, перевязанную красной ленточкой.

— Что это? — спрашивает он.

— Ты же не думаешь, что я забыла о том, что тебе исполнилось тридцать лет?

Действительно, тридцать ему исполнилось всего несколько дней назад, но в предсвадебной суете они толком не отпраздновали это событие. Даже мать, поглощенная мыслями о предстоящих торжествах, забыла позвонить ему рано утром, как она обычно это делала.

— Да, я достиг того возраста, когда приятнее, что о твоем дне рождения забывают, — шутит Никхил.

— Бедный Гогглз!

В коробке оказывается небольшая бутылка бурбона и обтянутая кожей фляга.

— Смотри, я выгравировала твои инициалы, — говорит ему Соня. И действительно, на мягкой коже хорошо видно тиснение «НГ».

Он вспоминает, как много лет назад просунул голову в дверь Сониной комнаты и заявил, что собирается менять имя. Соне тогда было лет тринадцать, она подняла голову от книги, тряхнула конским хвостиком и серьезно заявила ему: «Ты не сможешь, Гогглз!» — «Это почему же? Поменять имя раз плюнуть, подумаешь!» — «Нет, — сказала ему Соня, — ты не сможешь, ты же Гоголь». А теперь он смотрит, как его сестра накладывает макияж, как она оттягивает веко и проводит вдоль него тонкую черную линию. Сейчас она напоминает ему их мать на ее свадебных фотографиях.

— Ты — следующая, понимаешь? — говорит он.

— Ох, не напоминай мне! — Соня строит гримаску, потом хихикает и прижимается к нему плечом.

Их общая радость, эти последние волнующие минуты перед свадьбой почему-то вызывают в его груди щемящее чувство утраты, напоминая ему, что отца с ними уже нет. Гоголь представляет себе, как прекрасно смотрелся бы отец в пенджабской рубахе с шалью, переброшенной через плечо. На нем самом традиционный индийский костюм не выглядит органично. К тому же отцовская рубаха ему коротка, а туфли на размер велики, поэтому в них пришлось набить газету. Рубаха всю ночь висела в ванной, чтобы горячий пар расправил складки, появившиеся за тридцать лет хранения в шкафу, — отец надел свой свадебный костюм только раз в жизни. Через несколько минут Гоголь уже готов, он садится на постель и ждет, нетерпеливо притопывая ногой. Хорошо Мушуми, сейчас она в окружении двадцати тетушек и кузин — ее волосы укладывает парикмахер, а косметику на лицо ей наносит профессиональная индийская стилистка. Жаль, что он не привез с собой кроссовки — ему бы не помешало сейчас пробежать пару миль на дорожке в тренажерном зале, так он волнуется.

Наконец церемония начинается — жениха и невесту сажают на помост. Сначала они сидят напротив друг друга, потом бок о бок. Гости рассаживаются на складных стульях, их так много, что пришлось убрать временную стену между двумя залами, чтобы расширить пространство. Жениху и невесте никто заранее не объяснил, когда надо вставать, когда кланяться, когда бросать цветочные лепестки в бронзовую урну. За их спиной стоят тетушки и по ходу церемонии подсказывают, что надо делать. Перед их лицами мелькают вспышки фотоаппаратов; жужжит видеокамера. Традиционная индийская музыка льется из динамиков. Священник — друг родителей Мушуми, известный палеонтолог, который происходит из семьи брахманов. Они приносят подношения к фотографиям дедушек и бабушек, к фотографии отца Гоголя, сыплют рис на погребальный костер, который руководство отеля не разрешило им зажечь. Гоголь думает о своих родителях, которые сказали друг другу первые слова только после свадьбы. Он восхищается их мужеством, теперь он понимает, на что они пошли в те далекие времена, а как сложно им обоим было сохранить мистическое единство душ и тел, называемое семьей.