– Василь Никитич, ну ты меня уже третий раз о том спрашиваешь! – возмутился Михайло, но, посмотрев на непреклонную физиономию наставника, забубнил: – Лучшей формой государственного устройства при демократии является республика, от латинского – общее дело, сиречь – власть выборных людей.

– Ты, Михайло, когда сам будешь учить кого – а ты будешь учить – по морде твоей смышленой сужу, – поймешь, что лучший способ втолковать – повторение!

– Василь Никитич, а можно монархию с республикой смешать?

– Можно, – ответил Татищев безо всякого раздумья. – Вон хошь Швецию возьми, хошь Англию. Там короли сидят, правят, а помимо их еще и представительные органы есть, что лучшие роды представляют. В Англии – парламент, в Швеции – ригсдаг. Они и законы принимают, и налоги утверждают. Без их воли короли даже войну вести не могут. Парламент денег не даст – вот и все! Так что, с одной стороны, вроде бы – монархия, коли король есть, а с другой – лучшие люди государством управляют.

– Лучшие люди, Василь Никитич, – это князья да бояре? – лукаво поинтересовался Михайло. – А как же простой народ?

Татищев вздохнул. Ну никак не может парень забыть, что его пращур в Земском соборе заседал.

– Ты, Михайло Васильич, вспомни, о чем простой народ с избранными людьми договаривался, когда защиту искал?

Ломоносов скис. Теория естественного права, так любимая Василием Никитичем, сидела у него в печенках. Но раз наставник задал вопрос, нужно отвечать.

– Все люди рождаются свободными и право на все имеющими. Но коли люди начнут свою свободу осуществлять, наступит анархия, сиречь безвластие, начнется война всех против каждого. И дабы защитить себя, простой народ отказался от части своих свобод в пользу государства, но взамен получил защиту.

– Вот видишь! А государство-то – это кто? Это служилые люди – князья, бояре да дворянство, которое за народ в бой идет. Простой народ должен пахать-сеять, зверя морского бить. А управлять ими должны те, кому они это право отдали.

– Так, Василий Никитич, когда оно было-то? – не соглашался Ломоносов. – Ладно, если пращуры были толковыми, управлять умели. А детки? Вон, сам посуди – ты, Рюрикович природный, и князь какой-нить, тож Рюрикович. От одного корня происходите. Но ты, Василь Никитич, – голова, а князь сей – дурак набитый. Что же получается, дурак набитый должен нами править, потому что потомок того князя, которому мои пращуры власть отдали?

Спор этот уже изрядно надоел и самому Татищеву. Но вместо того чтобы прикрикнуть на парня – мол, как от Господа Бога заповедано, так и будет, – он пустился в объяснения:

– От всего народа сложно столько выборных отыскать. Вон ты мне про Земский собор талдычишь, что при Михайле Федоровиче Романове был. Сколько времени предку твоему надо было, чтобы из Поморья в Москву приехать? Недели три. Земский собор хорош, если надобно какое-то дело великое сделать – ну, царя на престол возвести, новые законы принять, как с Соборным уложением было. А враг напал, войско собрать нужно – в Поморье посылать? Так за то время враг уже у Москвы будет.

Михайло Васильич, не в первый раз слышавший рассуждения Татищева, хмыкнул:

– Так что получается, Василий Никитич, что на Руси никакого парламента-ригсдага и вовсе не нужно? Хоть в Поморье за депутатами посылай, хоть с имений их собирай – один хрен время тратить.

– Не нужно, – пожал плечами Татищев. – Парламент в тех землях хорош, где народ просвещенный да врагов естественных нет. Вон как в Англии или Швеции. Сидят англичане на своих островах – сунься-ка к ним! Испанцы совались, французы с голландцами пытались – да по зубам получили. А коли б засыпать Ла-Манш ихний, сидели бы англичане да с шотландцами цапались. Какое, к лешему, было бы величие ихнее? Так, вздор да несуразица. И шведы за морем отсиживаются. Много ли у Швеции врагов? Ну, Дания если, так Дания уже не та. Вон, Фридерик Пятый с государем Петром Алексеевичем союз против шведов заключил, да бит был. Даже после Полтавы, когда шведы ослабли, ничего сделать не смог. Если бы не мы, так и подгребла бы Швеция всю Данию под себя.

– Ну, мы еще есть, – напомнил Ломоносов.

– А что мы? Между нами и ими леса, да болота, да финские немцы. Мы вон ингерманладские топи у Швеции отхватили, Петербург построили. Выход к Балтике есть. Ну, потом, может, еще че-нить заберем. А может, и нет, коли шведы сами на рожон не полезут. Так и будут они дальше сидеть. А Россия – страна большая, народ темный. Опять-таки, постоянно кто-нить напасть норовит. Какой нам парламент, если нужна единая власть? Мы ж, как государство, за то и выжили, коли власть в одних руках.

– А Новгород Великий? – напомнил Михайло. – У нас старики до сих пор о новгородской вольнице говорят. Как-никак, города наши – что Архангельск, что Холмогоры, – новгородскими ватажниками основаны были.

– Мишаня, – посмотрел Татищев на коллежского регистратора, как на несмышленыша: – Вольница новгородская была хороша, пока она власти не мешала да пока один посадник в Новгороде был. А как стало посадников много, каждый власть к себе тянуть стал. И вече новгородское… Ну, куда годится, чтобы пьяные мужики собирались да орали – как государству лучше жить? Вот всё они и проорали. А что дальше? Пришла Москва, новгородскую вольность к ногтю прижала. Так что, – сделал вывод тайный советник, – что бы там французские и немецкие умники ни говорили, а у нас так – царь закон принял, сам его выполнил, сам же и судит того, кто закон нарушает. А по-другому – сожрут нас соседи, не поморщатся.

– Погоди-ка, Василь Никитич, – слегка опешил Михайло. – Как же так получается? Ты ж по приказу государыни парламент собирать будешь, а теперь говоришь – нам парламент не нужен?

– Эх, Михайло ты Потапыч, – потрепал Татищев парня по плечу. – Где так умен, а где – простых вещей не понимаешь… Ну да ничего, подрастешь – поумнеешь.

Может, Михайло Васильевич и был еще молод и не особо искушен в политических играх, но кое-что понял и он. Затея с парламентом была нужна Татищеву и его друзьям только для того, чтобы свалить ненавистных «верховников», привлечь на свою сторону дворянство, пообещав тому возможность поуправлять государством. Ну, как тому ослу, которого поманили морковкой. Но из природной упрямости характера помор продолжал расспрашивать.

– А все-таки скажи мне, Василь Никитич, Дума наша совсем без пользы будет? Не дело получится. Соберется народ. Надобно ему хоть какое-то дело задать.

– Так то, что он соберется, – вот уже и дело. Поговорят меж собой, а мы послушаем. Может, польза какая для государыни будет. А там… – неопределенно повел подбородком Татищев, – поглядим. Будет от Думы толк – будет она и дальше сидеть, думы думать. А нет – так и разогнать ее, к чертовой матери!