Я надела очки, купленные в «Волмарте», – они были одной из немногих вещей, оставшихся у меня после второго похода за покупками, если не считать косметики, – а Финн прихватил две бейсболки с логотипом компании, через офис которой мы выбрались при помощи неожиданно дружелюбного уборщика. Старик решил нам помочь, когда увидел маленькую татуировку на руке Финна. Финн объяснил мне, что это символ тюремного братства, еще одна наколка, которую сразу узнает любой бывший уголовник.

Возможно, уборщик не стал бы нам помогать, если бы увидел, как мой спутник стащил кепки с полки. Но Финн спрятал их под куртку и уже по пути к заправке заявил, что, если нас поймают в этих бейсболках, компания будет только рада бесплатной рекламе.

В очках и кепке я чувствовала себя в относительной безопасности, но, едва Финн опустился на сиденье рядом со мной, я сжала его руку в своей. Напускная храбрость улетучилась, как и адреналин, прилив которого я испытала на сцене. Взгляд Финна, его жадные поцелуи, наш побег от полиции – все это погрузило меня в состояние эйфории, но теперь она схлынула. Мы сидели молча, держась за руки, пока автобус не тронулся, выезжая на шоссе и оставляя позади заправку и наше недавнее фиаско.

Мне снова стало страшно. Хотелось спрятаться от реальности. Слишком часто с нами что-то происходило. Эта череда невероятных поворотов судьбы вызывала у меня смесь шока и восторга, и я давно не чувствовала себя настолько живой, но реальность казалась все безумнее.

У нас заканчивалось время. Нужно было успеть в Лос-Анджелес, чтобы одним своим появлением развеять все слухи. Тогда нас оставят в покое. Все это закончится. Но меня пугала не нехватка времени. Когда мы доберемся до Лос-Анджелеса и опровергнем выдумки обезумевших СМИ… Что, если наши отношения тоже закончатся? И сколько еще машин мы бросим по пути? Какого хрена мы вообще творим?

– Какого хрена мы творим, а? – вздохнул Финн, так точно озвучив мои мысли, что я вздрогнула и уставилась на него. А потом засмеялась.

Несколько человек обернулись в нашу сторону, и Финн, выругавшись, повалил меня к себе на колени. Я уткнулась лицом в его бедро и подождала, пока приступ почти истерического смеха пройдет.

Финн склонился надо мной и уперся лбом в спинку сиденья впереди, образовав что-то наподобие кокона, внутри которого мы могли поговорить, не боясь, что нас подслушают.

– Зачем ты это сделала, Бонни? Зачем вышла петь? Тебе так хотелось внимания, что ты не удержалась? – Он говорил мягко, но озадаченно, словно никак не мог меня понять.

Внутри меня тотчас забулькали пузырьки смеха, несмотря на пропасть непонимания, разделявшую нас. Я так хотела, чтобы Финн понял меня. Мне это было необходимо. Я потеряю его, если не смогу объяснить.

– Мне хотелось спеть для тебя, – сказала я. – Мне нужно было рассказать тебе о своих чувствах так, чтобы ты поверил. А когда я пою, ты слушаешь намного внимательнее.

– Но это было безрассудно. Ты же понимаешь.

От этого упрека у меня защипало глаза. Значит, он злился на меня все это время, но я не знала почему.

– Я думала, что тебе понравилось. Ты… ты поцеловал меня.

– Я поцеловал тебя, потому что это было прекрасно, и ты… – произнес он громким шепотом, – ты вызываешь у меня… какие-то сумасшедшие чувства. Отчаянные, невозможные. Ты заставляешь меня испытывать все эти чувства, и порой я не могу устоять перед ними. Не могу устоять перед тобой.

Я протянула руку к его лицу, выражение которого скрывала темнота. Мне хотелось прогнать его злость. Я провела кончиками пальцев по переносице Финна, разгладила морщинку между бровей, скользнула по подбородку.

– Для этого я и пою, Финн, – шепнула я в ответ. – Чтобы чувствовать. Музыка настоящая, живая. В моей жизни больше ничего настоящего и не осталось. Кроме тебя. Хотя порой мне кажется, что я тебя выдумала. – Я вернулась к мыслям, которые пришли мне в голову в парке, когда я отправилась в туалет прихорашиваться. Образ трехсоткилограммовой женщины стоял у меня перед глазами.

– Ты знаешь, что в математике действительное определяется как все, что не является мнимым? – Голос Финна превратился в мягкую вибрацию на кончиках моих пальцев, которые наконец нашли его губы.

– Что?

– Когда математики придумали мнимые числа, приняли этот термин и дали определение, им пришлось также найти название всему, что не мнимое. С тех пор все не мнимые числа стали называть действительными.

– А мнимое число – это какое?

– Квадратный корень из минус одного.

– И все?

– Любое число, которое получено путем извлечения корня из отрицательного числа, является мнимым. Квадратный корень из минус четырех – это два-и, из минус ста – десять-и.

– А бесконечность – это воображаемое число?

– Нет.

– Значит, действительное?

– Нет. Это вообще не число. Это понятие, которое передает идею беспредельности, недостижимости.

– Я так и знала! Вот видишь, ты просто продукт моего воображения.

Финн засмеялся – совсем тихо, так, что услышала только я.

– Действительное число – это значение на оси координат. Но оно не обязательно указывает на что-то существующее в действительности. Почти все известные числа являются действительными. Целые, рациональные, иррациональные.

– А бесконечность измерить нельзя. – Похоже, я начала понимать.

– Да. – Финн поймал мои пальцы, щекотавшие его губы. – Нет такой точки, которая означала бы бесконечность.

– Но все-таки бесконечность существует.

– Существует, но не в реальности. – Похоже, Финну нравилось играть словами.

– Ненавижу математику, – пробормотала я. Но улыбнулась, когда он наклонился ко мне и поцеловал в губы, показывая, что прощает меня. И я почувствовала, что очень-очень люблю математику.

– Математика прекрасна, – произнес Финн.

– И нереальна, – добавила я, просто чтобы продолжить спор.

– Она не всегда осязаема, как и многие другие замечательные явления. Например, любовь неосязаема. И терпение. И доброта, и прощение, и все остальные добродетели.

– Я несколько лет пыталась найти что-то настоящее, – призналась я, жалуясь, как ребенок. – Но реальность почти всегда уродлива. Красоту поймать сложнее. Вот, например, закат. Он красив и вызывает бурю эмоций. Настоящих эмоций. Но они исчезают, как только солнце сядет. И тебе уже кажется, что закат нереален. – Я вздохнула, не зная, удалось ли мне донести свою мысль. – То же самое с успехом и славой. Всю жизнь думаешь, что они нереальны. А потом вдруг оказывается, что реальны. Ты богат и знаменит. Но по ощущениям ничего не изменилось, поэтому тебе кажется, что все это ненастоящее. И ты продолжаешь искать. Но проходит немного времени… и ты начинаешь мириться с уродливым. Оно повсюду. И ты пытаешься получить хоть какое-то удовольствие. Уродливые вещи тоже могут доставлять удовольствие. По крайней мере, оно настоящее, – настойчиво продолжала я. – Но с каждым разом получить удовольствие все сложнее, и ты все глубже зарываешься в это дерьмо, с головы до ног обмазанный уродством. – В груди начала подниматься волна отчаяния, и Финн, похоже, тоже это почувствовал, потому что поцеловал меня в лоб, потом в веки и в губы, уговаривая сделать перерыв.